Мы называем нашу кинематографию советской.
Имеем ли мы право так ее называть в настоящий момент? По моему мнению, не имеем права. Когда говорят о советской кинематографии, то размахивают знаменем, на котором написано: «Стачка», «Броненосец Потемкин», «Октябрь», «Мать», «Конец Санкт-Петербурга» и добавляют недавние «Вавилон», «Звенигора», «Арсенал». Пойдут ли 120 миллионов рабочих и крестьян под этим знаменем? Я полным сознанием говорю, что не пойдут. И не пошли. Я не отрицаю достоинств этих картин. Конечно, эти достоинства, и не маленькие, имеются. Большие формальные достоинства. Мы должны учиться на этих картинах, как мы учимся у буржуазных классиков. Но делать их знаменем советской кинематографии — преждевременно. Не с таких картин надо начинать советскую кинематографию. Кто знает рабочих и крестьян, тот поймет меня без аргументов. А их знать мы должны в первую очередь. Не раз мне приходилось слышать такие высокомерные заявления, и, к стыду, даже от партийцев: — «масса — дура, масса не понимает, да, наша страна некультурна». Рабочие и крестьяне в массе своей некультурны. Так что же? должны ли мы с презрением отвернуться от них и делать свои высокохудожественные картины, не заботясь, поймут они нас, или нет? А ведь такая точка зрения имеется. Говорят, не поймут сейчас, поймут через 5-10 лет. Это — барская точка зрения. Кто же должен проделать черновую работу, т.е. поднять массы до понимания этих картин?
Главная задача советской кинематографии: поднимать сейчас же, неотложно, непосредственно культурный уровень масс. О будущем надо думать, но следует на 90 проц. подумать о настоящем. Надо думать об отрицательных сторонах жизни и присоединять кинематографию к другим средствам для их изжития. Выполняет ли эту функцию так называемая советская кинематография? Да, выполняет, но... лишь на 5 проц. Почему же так мало? Потому что люди, делающие эту советскую кинематографию, на 95 проц. или чужие, или эстетствующие, или беспринципные люди. И все в общем жизненно некультурные. Могут ли эти люди, хорошо разбирающиеся в абстрактных вопросах, но не в жизни, обслужить массы? Да, могут, если они снова родятся или переродятся. Если их сердца забьются в унисон с массами. Если радости и печали этих масс будут им также дороги и близки. Если они будут знать все мелочи быта этих масс.
Если они при всех этих качествах будут передовыми людьми, братски громящими пороки и недостатки этих масс. Если они так переродятся, честь и место им в советской кинематографии. Если нет, то рабочие и крестьяне укажут им их настоящее место. Они пока что не переродились, но они кричат на всех перекрестках: «мы поведем за собой массы». Извините, «Октябрями» и «Новыми Вавилонами» вы не поведете, хотя бы только потому, что эти картины не хотят смотреть. Прежде чем вести массы за собой, надо знать их. Для этого надо самому выйти из массы, или основательно ее изучить, и не только изучить, но и пережить то, что эти массы переживают. Художнику-общественнику, работающему на массы, ведущему их, необходимо, прежде чем быть художником, побыть года два в «школе жизни» рабочего и два года — крестьянина, или выйти из этой среды. Никакие книги этого заменить не могут. Кроме теории необходима и практика. Прежде чем говорить о жизни надо ее узнать.
На эту тему можно говорить много. Доказательств можно привести сколько угодно. Могут ли Фэксы и Эйзенштейн сказать, что они знают массы? Ведь надо м ними говорить на родном языке, а не на языке формалистов. Новые формы давать надо, но не надо уподобляться французу, объясняющему на своем языке русскому, что такое «искусства для искусства». Человек плюнет и уйдет, как уходит публика с «Нового Вавилона». Говоря с массами языком «Нового Вавилона», мы этим самым отдаем их во власть уличных куплетистов, составителей похабных песен, Гарри Пиля и «Веселых канареек». Этого ли хочет советская кинематография? Должны ли мы после этого эстетствовать, упиваясь формальными достижениями, или, как революционеры, бросить чванство и заговорить на том же языке, на котором говорят массы, лишь постепенно приучая их к новым словам? Ясно, что мы должны сделать последнее. «Новое содержание требует новых форм».
Вернее, новое содержание творческой личности требует более ярких выразительных средств передачи ощущений и мысли художника. Но не превращайте одним махом русский язык в вавилонский. Пусть вавилоняне научатся сначала русскому языку, т.е. познакомятся с нуждами, чувствами и мыслями масс, а потом уж пусть учат вавилонскому языку. Недостаточно сверху надо подойти к массам и стать в авангарде. Нет. Надо самому пробраться сквозь эти массы, да так, чтобы горе и нужды этих масс оставили на своем теле кровь и клочья живого мяса. Только тогда, будучи в авангарде, ты сумеешь понять массы и повести их за собой. У нас нет кинематографии для рабочих и крестьян. Это я говорю смело. Пусть докажут противное. Что мы дадим крестьянке, думающей своими тяжелыми, неповоротливыми мозгами о муже, ушедшем на заработки в город, о корове, заболевшей в грязном хлеву туберкулезом легких, о голодной лошади, сломавшей ногу, о ребенке, который шевелится под сердцем? Что мы ей дадим? Что предложим? «Новый Вавилон»? «Веселую канарейку»? Какое вавилонское варварство с нашей стороны! Какое тупое паразитическое самодовольство на вершинах культуры! Что мы можем предложить крестьянину? Кто из нас знает мыли и чувства, волнующие его? Кто направит, научит чувствовать и мыслить по-новому? Какие картины помогут ему избавиться от идиотизма деревенской жизни? Какие картины научат его перестраивать жизнь на новый лад — «Новый Вавилон»? «Веселая канарейка»? И мы смеем называться общественниками? Пенкосниматели — наше имя. «А для меня что вы сделали»? — спросит рабочий. «Помилуйте, — «Октябрь», «Новый Вавилон», «Веселую канарейку», — развязно ответим мы. А он, ни слова не говоря, размахнется и даст нам тумака. Не знаю, почему он до сих пор этого не сделает? Давно пора. Мы ничего не можем предложить родного, близкого рабочему и крестьянину. У нас ничего нет. Назовите, что мы ему можем дать? Не с «Октябрей», не с «Новых Вавилонов» надо начинать строить советскую кинематографию. «Новые Вавилоны» нужны советской кинематографии? Пусть они будут. Они нужны нам, как нужны фраки советской дипломатии. Для крестьян нам надо создавать простые, реалистический с простой фабулой и сюжетом картины. Затрагивать те мысли и чувства, которые близки и понятны крестьянину, и постепенно направлять их на социалистические рельсы. Говорить надо родным, задушевным языком о корове, заболевшей туберкулезом, о грязном хлеве, который надо переделать на чистый и светлый, о ребенке, который шевелится около сердца крестьянки, о яслях для этого ребенка, о хулиганах деревенских, колхозе и т.д. и т.д. Такие картины не есть упрощенчество. Здесь большой художник откроет такие художественные глубины, что нашим эстетствующим режиссерам их будет и не осилить. Некоторые режиссеры-белоручки называют это бытовым ковыряньем и бегут на горние выси эстетизма, отворачивая нос от той кучи навозной, которая зовется бытом. Но, чтобы очистить эту кучу, придется ее ковырять. Ничего не сделаешь, ведь надо же выбрасывать из нее все подлое. Тот, кто этого не делает и называет эту работу «ковыряньем бытовым», — достоин презренья; это — анархист, вернее — паразит. Но, чтобы бороться с недостатками человеческой жизни, мы должны знать так называемую душу народную. Должны считаться с мыслями и чувствами массы, которую хотим избавить от некультурности. Должны, повторяю, говорить на родном понятном языке. Говорить правдиво, искренно. Голова и сердце должны быть с нею. Не подделываться сверху надо под массы, а самому художнику надо мыслить и чувствовать в основном и положительном одинаково с массами и быть в авангарде. Только тогда не будет вульгарного эпигонства, не будет той фальши, которая замечается в работах режиссеров, подделывающихся под советского зрителя. Кроме порицания такие художники ничего от этого зрителя не получат, ибо то, что они делают, не выливается у них органически, ими притягивается насильственно чуждая им идеология. Интересы художника и масс в основном и положительном должны совпадать. Культурность и заслуги художника перед массой должны измеряться не его высокохудожественными, но и понятными массам произведениями, а теми произведениями, которыми он помог поднять культурность масс. Каждая картина должна быть полезной, понятной и родной миллионам, иначе — грош ей цена и тому художнику, который ее делал. Вокруг нас столько похабщины, грязи, нищеты, грубости и тупоумия. Люди ищут, где бы отдохнуть от этой мерзости , гадости. Ищут красоты в искусстве. Бегут от жизни. Отрываются от нее. Но мы, художники, не должны быть сторонниками учения «искусство для искусства». Нет. При помощи искусства, не отрываясь от масс, будем бороться со всеми подлыми сторонами жизни, для того, чтобы не только искусство, но и сама жизнь стала прекрасной.
Павел Петров-Бытов. У нас нет советской кинематографии // жизнь искусства, 1929, № 17