«Макамбо». Клуб кинематографистов. Прием в честь советских гостей. Кого тут только нет! Льюис Майлстон — знаменитый фильм «Люди и мыши» по Стейнбеку. Очаровательный Жан Ренуар, несмотря на довольно почтенный возраст, безошибочно узнается по младенческому портрету, написанному его отцом. И Орсон Уэллс, и Джоан Крауфорд, Джеймс Стюарт, Эдвард Дж. Робинсон... И Вероника Лейн, и Оливия де Хевиленд... И Хемфри Боггарт, и Генри Фонда... И прославившийся в бесконечных сериях исполнитель роли Тарзана...

А сколько знаменитостей из всей Европы, загнанных Гитлером в Америку...

В зале душно. Народ все прибывает. Гудят голоса. Вылетают пробки. Звенят стаканы.

И вдруг движение в толпе, образовался проход — по нему стремительная пара. Он — небольшого роста, седой, в белом смокинге, она высокая, стройная, в черном. Боже мой! Чаплин!!!
Машина сворачивает с Беверли-бульвара. Роскошный, кажущийся пустынным район — Беверли-Хиллс. Ни одного пешехода на улице. Особняки скрыты зеленью огромных садов и парков, обнесенных высокими оградами. Частная жизнь их обитателей хорошо спрятана от любопытных глаз. Ни в одной телефонной книжке нельзя найти номера их телефонов. Это владения кинозвезд.

Машина поднимается вверх, въезжает в открытые чугунные ворота, взбирается на маленькую горку и наконец останавливается у большого старого дома. Это дом Чарли Чаплина.
Дверь открывает дворецкий, он же и секретарь, и ближайший помощник. Это высокий, седой, почтенный и почтительный человек в черном смокинге, в серых полосатых брюках.

В открытых дверях во внутренние комнаты появляется сам хозяин. В сутолоке «Макамбо» я не разглядела его как следует. Вот он какой! Ничего похожего на то, каким мы привыкли его видеть. Ни помятого котелка, ни трости, ни усиков. А где же черные глаза? Голубоглазый! Яркий, светлый, открытый взгляд. И сам — подвижный, легкий, приветливый, молодой. Удивительно молодой.

— А вот моя старушка! — шутит он, представляя свою совсем юную, чудесную свою Уну. На первый взгляд, она кажется немного мрачноватой. Длинные, гладкие черные волосы. Неправильное, прелестное лицо. Похожа на какого-то дикого зверька. Но стоит узнать ее поближе — покоряет ее очарование. Вся настоящая, никакого притворства.

Входим в гостиную. Большая уютная комната. Ни показной роскоши, ни парадного холода, ни выставочного зала, какие встречаешь здесь во многих домах. Иногда страшно пепельницу передвинуть, чтобы не нарушить этого путающего порядка. Здесь нет «обстановки». Мебель разная — старая, удобная. На стенах старинные английские гравюры. Древняя сабля японского самурая с перламутровой рукояткой. Несколько китайских и английских фарфоровых вещей. У камина низкий круглый столик, открытый рояль. Длинные низкие и высокие полки, набитые книгами. На одной из них, скрытая какой-то деревянной скульптурой, притаилась золотая фигурка «Оскара». Чаплин равнодушен к таким наградам. Даже как-то стесняется их.
Видно, что в этой комнате проводится много времени. И работает Чаплин здесь. Это заметно хотя бы по тому, как, рассказывая отдельные сцены из нового сценария, присаживается к роялю. Он пишет сейчас «Месье Верду» — современный вариант «Синей бороды». Герой — маленький человек — добывает средства на содержание больной жены и сына, соблазняя и убивая богатых женщин. И текст и музыку сочиняет он вместе. Одно вытекает из другого. Привычные движения от рояля к столу. Масса необходимых мелочей, все здесь под рукой. Вот он ищет очки. Похлопывает себя по карманам, по бумажкам на столе. Весело хохочет — забыл их на рояле. Переворачивает странцы сценария, любовно их поглаживает, как живое существо.

Рассказывая, так увлекается, что полностью играет целую сцену — месье Верду с проституткой, («Единственная порядочная женщина, встретившаяся герою», — говорит он.) Играет за себя и за партнершу. Так убедительно, так прекрасно. В этом фильме он впервые появится без грима.

Бесшумно открывается дверь. На пороге дворецкий. Сперва негромко произносит какую-то фразу, а потом докладывает, что обед сервирован.

А сколько в нем милой, детской непосредственности! Привезли в подарок самый лучший грузинский коньяк. Сейчас же он потребовал откупорить его, подать специальные дегустационные бокалы — широкие внизу, узкие сверху. Наливает на донышко, греет в руках, вдыхает аромат с таким искренним удовольствием, так заразительно восхищается, что и самой хочется поскорее глотнуть из этого тонкого необычного сосуда.

В одной из центральных частей города помешается его студия. Маленькая, старомодная, без последних технических достижений. Всего один павильон. Большой двор. Во дворе еще стоят выстроенные для последней картины «Диктатор» улицы. В павильоне большой кабинет Хинкеля (пародия на Гитлера) из той же картины. Сейчас студия пуста. Никого нет, кроме сторожа. Скоро будет закончен новый сценарий и снова здесь все оживет.
Крошечная уборная, так не похожая на роскошные, полные зеркал, вертящихся кресел, хрустальных флаконов уборные современных звезд. В ящике стола черный карандаш для бровей и глаз, кусочек крепе для усов, заячья лапка.

— Вот и весь мой грим, — говорит он.

В шкафу старые широкие брюки, башмаки с загнутыми носами, тросточка, котелок. Смотришь на них как на старых знакомых.
Малюсенький просмотровый зал. Как-то он показывал в нем несколько своих старых короткометражных картин. Я взяла с собой свою маленькую дочку. Она хохотала, чуть не падая с кресла. Чаплин, не отрываясь смотрел на нее. 

— Вот настоящее, неиспорченное восприятие, ради этого и стоит работать, — сказал он.

Меня всегда поражала в Чаплине совершенность если можно так выразиться, его действий. Что бы он ни делал, казалось, что именно это он делает лучше всего. Когда он играет в теннис, думаешь неужели этот человек еще что-нибудь может делать на такой недосягаемой высоте? Танцует ли он, рассказывает — кажется, что вот как раз это-то и есть его единственный дар. Даже ест и пьет он особенно изящно и красиво.

Как-то в начале знакомства он предложил станцевать с ним танго. Я чуть не померла со страха. Глядя на него, такого легкого, воздушного в танце, чувствовала себя неповоротливой, неуклюжей. Оказавшись в его руках я и думать забыла об этом. Он заставил меня выделывать самые сложные фигуры так непринужденно, без всяких усилий, будто я танцевала с ним всю жизнь.

Всегда с ним было просто и свободно. Талантливейший, доброжелательный собеседник, он подмечал любой пустяк, придавал ему особый смысл, приятный и лестный для партнера. Одна русская женщина, плохо говорившая по-английски, рассказывая про какого-то несимпатичного ей человека, сказала (буквальный перевод): «Mне не приятно совершать с ним рукопожатие». Чаплин пришел в восторг: «Она же поэт!» — и даже цитировал ее.

Ему противна была всякая фальшь, показуха. Не выносил мещанства. Не очень любил актерское общество. И в фильмы свои старался найти какого-нибудь не известного артиста. Как актера очень ценил Адольфа Менжу. Дружил с Дугласом Фербенксом и Мэри Пикфорд.
У них с Уной все было ясно, просто и естественно на редкость.
Я думала, что он не умеет водить машину. Каждый раз, когда случалось куда-нибудь ездить вместе с ним, за рулем сидел солидный шофер. Очень осторожный аккуратный, не превышающий скорости. Еще бы он вез такого драгоценного человека! Мне казалось, что и сам Чаплин побаивается быстрой езды.
Как-то вечером они предложили поехать за город довольно далеко, на берег океана. На месте шофера сидел сам хозяин.

—Разве вы умеете управлять машиной? — спросила я.    — Немножко, — ответил он.
— Я сижу рядом. Я на страже. — улыбаясь, сказала Уна.

Дорога была довольно узкая, извилистая и гористая. Мы мчались с бешеной скоростью. Без всякого напряжения, с обычной своей непринужденностью рассказывал он какие-то истории, заливаясь смехом. Увлекаясь, жестикулировал обеими руками, отпускал руль, не снижая скорости, посматривала на Уну — она сидела спокойная и уверенная.

Чаплину очень хотелось побывать в Советском Союзе. Не знаю, почему он так и не приехал к нам. В сороковых годах предполагался его фестиваль в Москве. Ему даже были присланы образцы пригласительных билетов. Он обрадовался, как ребенок. Держа конверт в руке, нетерпеливо искал очки, как назло потерялись! Нашел, придерживая их рукой, надевал долго, углубился в рассматривание билетов. С гордостью их всем показывал.
Ему очень нравились русские, нравился русский язык. Иногда он напевал: «Гай-да тройка, снег пушистый» — или, раскатисто произнося русское «р-р-р», говорил: «На горе Арарат растет красный виноград», этим, пожалуй, его познания и ограничивались.
Все это было давно. Осталась у меня фотография вместе с Уной. Портрет Чаплина с дарственной надписью и подарок его — длинны, изящный мундштук — «русская Душа», как там называли такие.
Магическая буква «ч»! Из всего виденного в Америке, многообразного и интересного, из десятков встреченных там замечательных людей самые главные, самые сильные, самые прекрасные —Чаплин Чарльз Спенсер и Чехов Михаил Александрович.

Юнгер, Елена Владимировна.   О Чаплине... // Петербургский театральныйжурнал. - 1999. - № 18/19. - С. 49-50: 1 портр.