Главная его артистическая черта — непредсказуемость. Рисунок роли нельзя было вычислить, куда повернет — не угадать! В театральной среде любовно говорили! «Евстигнеевские штучки». Нечто вроде фирменного знака — сжатая концентрация актером своей манеры. Вроде бы я их знал, но это только казалось. Думаешь! Сейчас он вот так сделает; ан нет, не так — опять ушел из капкана моего зрительского предчувствия.

Когда-то он мне сказал: — «Люблю недоиграть. Зритель разогрелся, я его заманил, он жаждет продолжения, в этот момент я и ухожу, пусть лучше жалеет, что мало!»

«Недоиграиность» — свойство больших актеров. Зрителям кажется, что они играют «вполсилы», а вот если они развернутся!.. Но тайна их в том, что они никогда не «разворачиваются». Как мотор классного автомобиля обладает повышенным запасом мощности, так и они. Работают будто на минимуме, a машина мчится так, что не догнать! О них, избранных, говорят и пишут (все еще говорят и все еще пишут!): знает жизнь, огромная наблюдательность, изучает действительность, трудится. Скучные, учебные слова! Из словаря той «научной» идеологии, где всякое чудо казалось подозрительным, и его требовалось непременно объяснить. Будто чудо таланта — фокус, который фокусник разоблачит в конце представления.

— А все это вздор, ничего этого нет, голубчик, — говорила мне в конце сороковых знаменитая «старуха» Малого театра Варвара Николаевна Рыжова,— застольный период, подстольный...

А что есть? Раньше всего — необъяснимая, безошибочная интуиция, эта логика чувств. Ею-то и обладал Евгений Евстигнеев.

Ошеломляющая узнаваемость и точность возникали у него как-то семи собой, думаю, от бушевавшей в нем радости пребывания не сцене, не съемочной площадке. Он наслаждался. А что может быть заразительнее наслаждения таланта!

Свободин А. Артист божьей милостью // Экран и сцена. 1992. № 11.