Горев был крестным отцом, а крестной матерью — Ольга Владимировна Гзовская, выдающаяся актриса, одна из самых популярных в то время. Она с восторгом согласилась принять участие в затее Горева.
Так и появился на свет Юрий Федорович Файер. Имя мне дали по святому Георгию — покровителю церкви; отчество я взял в благодарность и в память о Федоре Петровиче Гореве, а менять фамилию родного отца не согласился...
Я получил возможность жить в Москве, не боясь полиции, и вскоре поселился у Донатовых — в известной театрально-музыкальной семье. Их дом в шутку так и назывался: «консерватория Донатовых»; всегда там звучала музыка, ставились любительские спектакли. Как-то молодой Иосиф Донатов аккомпанировал Гореву при чтении на концерте драматического отрывка. После концерта Донатов пригласил Горева и меня к себе домой, и хозяйка дома — Татьяна Александровна, видимо, узнав от Горева о моем житье-бытье, предложила, чтоб я переехал к ним. «Вот увидите, как я откормлю эту худобу», — сказала она присутствующим.
Я был принят в дом как равноправный член семьи, сдружился с молодыми Донатовыми — с Иосифом и его сестрами. В доме всегда было весело, там любили слушать мою игру, и я играл много и охотно.
Ольга Владимировна Гзовская стала приглашать меня на свои выступления в концертах — сопровождать ее чтение.
Сейчас искусство мелодекламации почти забыто, и, на мой взгляд, незаслуженно. В свое время оно было очень популярно, и стихи, читаемые хорошими актерами в сопровождении музыки, соответствующей настроению и содержанию текста, производили совершенно особое впечатление.
Очень хорошо помню, как Гзовская негромким, спокойным голосом начинала читать стихотворение А. Н. Апухтина:
О боже, как хорош прохладный вечер лета,
Какая тишина!
Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета
У этого окна.
Еле слышным пианиссимо звучало фортепиано, за которым сидел автор музыки Миклашевский, потом вступала моя скрипка, и на этом фоне актриса продолжала чтение, делая иногда паузы, как бы прислушиваясь к звукам музыки.
Уж поздно...
Все сильней цветов благоуханье,
Сейчас взойдет луна...
На небесах покой, и на земле молчанье,
И всюду тишина.
Мелодия постепенно становится взволнованной — музыка, на несколько мгновений опередив в своем развитии слова, воспринималась как внутренняя перемена настроения, еще не выраженная словом, но уже овладевшая слушателем. Тревога и печаль носятся в воздухе, когда актриса обращается к воспоминаниям:
Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая
Входили мы вдвоем?
А в музыке и скорбь, и плач, и сожаление о невозвратном —
И вот я здесь один, с измученной, усталой,
Разбитою душой.
Мне хочется рыдать, припавши, как бывало.
К груди твоей родной...
Прекрасное лицо Гзовской полно страдания, в голосе горечь и тоска. Звучат бурные пассажи рояля и короткие фразы скрипки. И вдруг — пауза... В напряженной тишине вновь возникает изменившаяся, как бы надломленная мелодия первых тактов:
Я жду... но не слыхать знакомого привета,
Душа болит одна...
О боже, как хорош прохладный вечер лета,
Какая тишина! —
вполголоса заканчивает Ольга Гзовская, и все смолкает...
Файер Ю. О себе, о музыке, о балете. М.: Сов. композитор, 1970. С. 53-55.