Любовь Аркус
«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.
Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.
Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.
«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».
Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.
Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».
Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.
Вершиной моего актерства была роль Луизон, младшей дочери Аргана в «Мнимом больном».
Когда я узнал, что должен стать девчонкой, — обиделся. Это был второй случай, когда я пытался доказать, что мне не чуждо чувство собственного достоинства.
Однажды я подумал: почему это в программках всякий раз вместо моей фамилии ставят какие-то три звездочки?
Меня спросили: «Тебе обидно?» Я ответил: «Конечно. Я не шустовский коньяк».
Ответ понравился. С той поры я стал в программках Колей Ларионовым.
И вот теперь — пожалуйте: играть девчонку!
Но Станиславский был великий педагог: он отдал меня в руки Гзовской.
Константин Сергеевич очень ценил талант Ольги Владимировны. Казалось, все отпустила ей природа, чтобы нести человеку радость, и даже в ролях, несвойственных ее натуре, Гзовская брала в полон своим редкостным обаянием и солнечностью.
Я был тогда худенький, говоря по-старомодному, субтильный, и при известных обстоятельствах вполне мог сойти за девочку тринадцати-четырнадцати лет. Но... походка? Голос, который уже начинал «ломаться»? Как быть с этим? Да и у Мольера Луизон не просто девчонка: это — будущая стерва, она знает, что к чему.
И все эти задачи предстояло решать мне, «юноше в шестнадцать лет».
С Гзовской все получалось просто.
Я приходил к ней на Малую Дмитровку после гимназического часа, и она поила меня чаем, угощала вкусными вещами, и тут же, за столом, начинала «играть». Она становилась на моих глазах — то хитрющей, то вдруг кокетливой жеманницей, язвила и хихикала, устраивая розыгрыши. А я глядел и восхищался той легкостью, с какой все это проделывалось, поражался мгновенным переходам из одного состояния в другое.
Наступил день, когда Гзовская решила показать меня Константину Сергеевичу. Мы направились с ней в Каретный ряд, где жил он в белом двухэтажном особняке напротив летнего сада «Эрмитаж».
В доме стояла тишина, время от времени долетал, видимо, из кухни, мелодичный перезвон.
Сейчас я очень смутно представляю себе этот дом, хотя и бывал в нем по разным причинам не однажды. Но ощущение простора сохранилось, потому что раз, не знаю уже по какому поводу, оказался в большой комнате за обеденным столом: то ли попал удачно, то ли был приглашен. Тогда за столом находилось много людей, из них я запомнил детей Константина Сергеевича — Киру и Игоря. Они были постарше меня и тянулись в рост за отцом.
За семейным столом Константин Сергеевич снова становился Алексеевым, то есть не вел и не поддерживал никаких разговоров о театре, подтрунивал над Марией Петровной Лилиной по поводу подававшихся блюд или перебрасывался шутками с гостями.
Не могу полностью воспроизвести то знаменательное утро, когда я показывал Станиславскому все, чего сумел достигнуть сам и чему успел меня научить Художественный театр.
Нас встретила Мария Петровна, одетая по-домашнему, в простеньком белом переднике, похожая на Варю из «Вишневого сада», и провела к кабинету Константина Сергеевича. У дверей остановилась, сказала лукавым шепотом: «Я послушаю?»
Держался я твердо. Роль знал, как отче наш, и совершенно спокойно наблюдал, как Константин Сергеевич приподнялся с дивана и взял со столика клеенчатую тетрадь.
— Поставьте кресло сюда. — показал он рукой. Гзовская поставила. — Нет, не садитесь. Арган ходит по комнате в ожидании дочки. Он взволнован: что-то она ему скажет. Так, хорошо!.. Вошла Луизон...
Мне стало вдруг необычайно весело и захотелось выкинуть что-то озорное. Скажу только, что Станиславский смеялся, как ребенок. Он одобрил нашу работу, а я уже настолько «вошел в образ», что мальчишеского во мне оставались только штаны.
Приближался день премьеры.
Генеральная репетиция, а их было несколько, прошла гладко. Я не получил ни одного замечания. Но и похвал тоже не было.
Впрочем, меня тогда беспокоило другое: корсаж и юбка, в которой я путался, не умея приспособить шаг.
Но тут снова выручила Гзовская, игравшая служанку Туанет в очередь с Лилиной. Я внимательно изучал походку Ольги Владимировны, затем бежал к зеркалу и без конца приседал перед ним в реверансах, едва дыша из-за туго затянутого корсажа.
Спустя день или два после первого спектакля, состоявшегося 27 марта 1913 года, рецензент газеты «Раннее утро» Яблоновский (забыл, Александр или Сергей) писал: «...Коля Ларионов — не опечатка ли это в программе? Вероятно, Оля...»
Ларионов Н. Синяя птица. Из страны воспоминаний. Новосибирск, 1969. С. 31-34.