<...>

Я был такой... с предпоследней парты. Учился очень плохо, никогда не делал домашних заданий, был мимо этого. Вообще, не настолько чувствую собственную уникальность, чтобы заявить: «Знаете, я был таким необыкновенным парнем, я там так и сяк...». Что вокруг другие делали, то и я делал.

Объектов для подражания не вспомню. Это все какая-то обманка. Однажды я взглянул на всех этих великих дядей и тетей, и решил, что ни на кого не хочу походить. Прожить хочу только свою жизнь.

У меня был четкий перелом в тринадцать лет. До этого я включал телевизор и смотрел все, что попадалось. А в тринадцать у меня началась Киношкола, Музей кино, Наум Клейман, фильмы Фасбиндера, Вендерса, еще каких-то маргиналов, маньяков. Вот это сильно ударило по голове.

В театре на Таганке просуществовал несколько лет на ролях мальчиков. Когда решил, что вроде я не очень и мальчик уже, поступил в киношколу. Отучился три года в мастерских оператор-звукооператор-режиссер. Потом меня выгнали — мне было уже лет 15-16, самый неуправляемый возраст. Год я потусил, а когда собрался поступать на журфак, встретил Ксению Кутепову, тоже бывшую студентку киношколы, которая спросила: «О, а ты не хочешь в театральный?». Ну, я и поступил в Щуку. Через год ушел, потому что курс набирал Фоменко.

Мастерская — первое место, где я доучился до конца. У нас же вся педагогическая система на страхе держится. И в Щуке было так же. Я отучился год, потом не сдал какой-то профнавык, и сразу услышал: «Ну вот...». Следующий курс надо было начинать с пересдачи, или — до свидания. Ну, я и попрощался. У Фоменко никого не выгоняли. Интересно работать — работай. Всего раз пытались выгнать парня, и было это так: «Нам, к сожалению, придется расстаться, потому что за два года вы не сделали ни одной работы». На что выгоняемый ответил: «Вы знаете, а мне здесь так нравится!». И доучился-таки. К нам всегда с уважением относились. Говорили: «Такие большие художники не имеют права делать такие хреновые работы».

Сейчас играю в «Бесприданрице» Карандышева — это распределение Фоменко. Со стороны спектакль сложно оценивать. Как ни странно, это мужская история. Но совсем не про то, как пришел большой дядя и обидел маленького дядю. Это история какой-то маяты, мечты, поиска идеала.

Если человек не думает иногда, что он — ноль, то, наверное, он не очень здоров. Знаете, как первокурсники часто думают? Вот, я поступил, я — молодец, в корочке написано «артист». А к четвертому успокаиваются: «Фиг знает, где ты там нужен и куда ты попадешь».

Мне уличный театр нравится. Человек вышел, крылья надел, люди собрались, посмотрели. Потом ушел человек, и никто не понял, что это было и было ли вообще. Остается ощущение события.

Первый фильм — это как первая любовь. Но с премьеры «Коллекционера» я выскочил как ошпаренный, напился ужасно. Решил, что на экране я совсем какой-то нелепый. Когда в первый раз что-то делаешь, к себе сверх критично относишься.

Про поколение ничего не знаю. Есть люди, которых сам вычисляешь и с этой минуты они — твои близкие. Близость не зависит от того, ровесники мы или нет.

Когда мы встретились с Бычковой, меня сначала настораживала ее благожелательность и позитивность. Удобнее, когда режиссеру можно сказать: «Нет». На площадке мне легче существовать в конфликте. Не когда все вокруг тебя хороводы водят или говорят «гениально!» Но в итоге все сложилось. Самое сложное — играть просто хорошего парня.

Я режиссерш люблю. Меликяншу, например.... Вначале она меня в «Русалку» брать не хотела, там по сценарию герой старше. Потом посмотрела «Космос как предчувствие», и передумала.

Если режиссер скажет вверх ногами ходить, это тоже можно как-то себе оправдать. По мне, чем задача чудовищней, тем интереснее. Поэтому любому режиссерскому решению иду навстречу. Потом, я же на работе.

А меня вообще не критикуют, наоборот, очень хвалят. И я это люблю.

Сравнения — это глупость. В прессе меня сравнивали со Шпаликовым, Смоктуновским, кто-то даже с Олегом Янковским... Если человеку нечего сказать, он начинает навешивать ярлыки. Я думаю, эти люди решили, что я все-таки хороший артист. Если бы сравнили с плохими, я бы, наверное, переживал, а так — ну глупость и глупость.

Есть работы, за которые неловко. Меня за них еще и награждали, в то время как я надеялся, что их никто не увидит. Но сейчас время такое. Все мельчает — это еще в Книге самураев было сказано. У них еще тогда мельчало, а у нас с тех пор размельчало окончательно.

Не собираюсь бороться за популярность. Я в эти игры не играю, и пока все удачно — снимаюсь, роли идут, гонорары растут. Но это все — как кошелек, случайно найденный под ногами.

Бывает, звонят: «Давайте сделаем о вас передачу!». А я: «Давайте к юбилею — к пятидесятилетию. Созвонимся, когда мне сорок девять будет». К тому времени, возможно, и обо мне будет, что сказать, и мне будет, что вспомнить.

Думаю, что многое могу простить. Я за здоровый эгоизм в отношениях. А в этом обвинении: «Ты — предатель», есть такое высокомерие, возвышение себя... Ты как бы говоришь: «Э, брат, я ждал, что ты со мной сквозь огонь и воду, а ты вдруг взял и не пошел». Но твои ожидания — это твои ожидания, а человек — сам по себе. Может, ты все неправильно понял. Если кто-то тебе открылся, поблагодари его уже за это. Потом закрылся. Опять открылся. Нет такого, что предательство — это точка. Точки — глупо. Мы так коротко живем. Поставили запятую, и пошли дальше. Не всегда так получается.

Мне нравится, когда я не знаю, куда иду. Просто иду. Тогда я внимательный. Вижу, что происходит вокруг.

Я — кочевник, татарин классический. Могу соскучиться по свободе, взять билет и уехать. Это то же самое, что отключить телефон на неделю. Если не дергают, мне все равно, где быть, в Колумбии или в Ростове. Мне нравится, когда пункты назначения меняются, а не как в Москве — каждый день по пяти знакомым точкам.

Я боюсь одного: вот ты шёл-шёл, бился, делал что-то, а потом, как в «Портрете» Гоголя, повернулся назад, а там опа... ничего. У меня, поверьте, нет иллюзий, что сейчас я ещё поработаю лет 5-10, а потом уеду на Фиджи и там наступит мое счастье. А, с другой стороны, хорошо, что есть остров Фиджи. Возможность острова.

Не хочу быть мифом. Упираюсь изо всех сил. Но все равно придет на съемки какая-нибудь тетя из журнала, а потом напишет от моего имени: «Ах, все очень хорошо, мы так здорово снимались, такие все хорошие, такая атмосфера на площадке» и вообще все ля-ля-ля. Им же нужен парень с обложки, правильный, форматный, но при чем тут я, я так даже не разговариваю. Если человек в интервью э-бе-мме произносит — пусть будет только это, но оно будет иметь к нему отношение.

Я против интервью. Потому что если захочу что-то сказать, сделаю это в другой форме.

Из книги «Актеры настоящего». Сеанс, Амфора. 2008