Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Сталкер стал его революцией и его каторгой
О творческом пути Александра Кайдановского

Жадным ротмистром Лемке запомнили в лицо Александра Кайдановского. Это лицо носило явственный след болезненно сложных отношений его обладателя с самим собой. Оно было практически неприменимо в бытовых советских сюжетах: все попытки такого рода успеха не имели. Лицу шел высокий регистр; из всего советского ему годились экстремальные приключения в тайге, пропавшая экспедиция, золотая речка, бриллианты для диктатуры пролетариата. Но лучше — глубокий космос, где и пилот Пиркс не разберет, белковое ты существо или полупроводниковая бестия. Белые офицерские погоны обосновались на плечах Кайдановского как метка «другого», вызов, брошенный тонкой душевной организацией и голубой кровью — беспородному хаму с грязью под ногтями.

Его путь лежал в классические тексты и биографии классиков (Мой дом — театр), в достоевский Рулетенбург (Игрок) и чеховские гостиные (Рассказ неизвестного человека). В Первую любовь по Ивану Тургеневу он ворвался несвоевременным буревестником арт-хауса в роли поэта Майданова, под конец жизни кратко навестил прозу Валерия Брюсова во французском фильме Исповедь незнакомца. Был желанным гостем Литовской киностудии и лично Витаутаса Жалакявичюса, с большим достоинством носил шляпы заграничных негодяев (Десять негритят) и не компрометировал вальяжную иностранную внешность советскими манерами (Рафферти, Новые приключения янки при дворе короля Артура).

Однако трудно не заметить, что всего этого мало; что белогвардейщина, муки и буря сами по себе были пустяк и что поприще Кайдановского требовало обстоятельств не просто «нездешних», а взвинченных до самых крайних степеней, требовало бездны. Какой нормальный образец поклонения советской интеллигенции не хаживал вдоль бездны?

Образ Кайдановского аккумулировал в себе все искомое интеллигентское счастье — с замашкой не любить овал, зачитывать Хорхе Луиса Борхеса с Хулио Кортасаром до дыр и не тяготиться житейским неустройством. Алтарь любви просвещенного сословия принял Кайдановского — с учетом того, что алтаря не бывает без жертвы.

В 1979 г. Андрей Тарковский дал ему главную роль. Сталкер стал его революцией и его каторгой. Сталкера принимали за юродивого. Впечатлению способствовали потрескавшиеся губы, лишай на макушке, гармошка страданий на плотном лбу и общая съеженность. Он и в самом деле был не от мира сего. Зона, с ее теплом на пригреве и травой в рост, выбрана им осознанно. Он не пленник, не раб — доброволец. Прелесть Зоны для Сталкера в том, что ей есть до него дело. Никому в целом мире дела нет, и сам мир вполне безразличен, а Зона милосердно расставляет ловушки, изобретает подвохи, чутко реагирует на душевные движения визитера и вообще устроена так, чтобы человеческое существо не чувствовало себя сиротой. Смертельно скучно жить, замечал еще Мартин Хайдеггер, когда никто ничего от тебя не требует. Зона реактивна и требует от Сталкера усилий, ее требовательность провоцирует его активность. Вера в мироустройство, более адекватное психике, чем всамделишное, объединило исполнителя и персонаж. В брезгливости к реальному миру они совпали. По отношению к действительности желательно располагаться боком, двигаться параллельно, вести себя как посторонний. Решив, что в актерской профессии после Сталкера уже никем быть не может, Кайдановский пошел к Тарковскому в ученики. Но учитель не вернулся из Италии, и Высшие курсы ученик закончил в мастерской Сергея Соловьева.

Сбросив с плеч Зону, Кайдановский и дальше держался подальше от вульгарной обыденности, не отлучаясь от бездны. Экранизировал Альбера Камю (Иона, или художник за работой) и дважды — Борхеса (Гость и Сад). Про повесть Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича» Лидия Гинзбург сказала, что так не умирают. В дипломной работе Кайдановского «Простая смерть» умирание и вовсе предстало процессом живительным. Переглядки с бездной здесь лишь формально отсылали к Толстому. Вульгарность отождествилась с самой жизнью. Умирающему Ивану Ильичу, сыгранному Валерием Приемыховым, человеку до болезни совершенно счастливому в жанре семейного дагерротипа, жизнь предстала гадкой механикой. Вопросы «кто ты? что ты?» рифмовались с формальным «тик-так» домашних ходиков и больше пристали органчику, чем мыслящему существу. В смерть, как в дверь, можно было выйти из комнаты, которая только в детстве залита солнцем, а после становится просто мучительным квадратным помещением.

Автор в своей спиритуальной заботе истончил, развоплотил вещи, фактуры и саму физическую представленность Ивана Ильича натиском символики. Конкретность утрачивалась и уступала обобщению: не жизнь частного Ивана Ильича дурна, но вообще дурнота как таковая есть основополагающее свойство жизни.

Новые резкости в адрес мира Кайдановский наговорил в «Жене керосинщика.» Многие восприняли фильм еще одним свидетельством того, что отныне мировая культура — дар данайцев. И что годится она лишь на то, чтоб по статье «постмодернизм» истреблять изнутри фильмы дебютантов. В «Жене керосинщика» однородны добро и зло, тот и этот свет равно непоправимы. Однородность — видовое свойство мертвого, и есть в этом фильме что-то от погребальной пышности катафалка. Но вместо ритуальных атрибутов катафалк Жены... нагружен разномастными фигурантами авторского сознания. Кайдановский язычески и весьма издевательски хоронит уже обезбоженный и очень мертвый мир, который он слишком хорошо знает, так как сам долгие годы ему принадлежал. На сей раз предмет его критики — не жизнь как таковая, не историческое время, а хаотический и нечленораздельный конгломерат духовных и интеллектуальных спекуляций, который сложил громоздкую квазимифологию нескольких поколений. Этот мир был сконструирован сознанием просвещенного сословия, которому отравил кровь избыток свободного времени, окислила мозг гражданская и социальная безответственность. И Кайдановский, с присущим ему знанием крайностей, изобличает его гносеологическую гнусность. Остававшиеся ему семь лет — это несколько ролей, голосовая партия в анимационном «Сне смешного человека» и неслучившееся «Восхождение к Экхарту».

Все непростые смерти одинаково непросты. Все простые смерти просты по-разному. Кайдановскому не было пятидесяти, когда инфаркт с третьей попытки настиг его и убил.

Вероника ХЛЕБНИКОВА, Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. VI. СПб, Сеанс, 2004

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera