«Ленконцерт» был очень бюрократической и очень выстроенной структурой, — рассказывает композитор и музыкант Владимир Волков. Он познакомился с Каравайчуком через Сергея Курехина, а потом работал с ним на фильме «Дикие лебеди»: «Если ты вне этой ¬машины, тебе не на что рассчитывать. Ты должен быть концертирующим артистом, у тебя должна быть тарификация, ты должен пройти несколько комиссий в концертных организациях. А Каравайчук явно находится вне социальной системы».
Каравайчук оказался запертым на киностудиях почти на 30 лет. Это была целая эпоха. «Короткие встречи» и «Долгие проводы» Киры Муратовой невозможно представить без его музыкального ряда, порой рассказывающего даже больше, чем люди на экране. Ради такого эффекта Каравайчук готов был пойти на неочевидные для многих советских музыкантов шаги. «Я их учил импровизировать, — Олег Каравайчук размахивает руками в воздухе, будто и сейчас продолжает дирижировать. — У них были ноты, но я показывал им интервалы, паузы. Они играли по моим рукам. Поэтому моя музыка для кино — очень свободная». «Фрагмент с моим участием создавался по¬этапно, — вспоминает Волков. — У меня была импровизационная часть, а контрабасисты академического оркестра филармонии были вынуждены раз за разом играть одну фразу, написанную схематически Каравайчуком. Он при этом просил их принимать некие гимнастические позы, чтобы добиться нужного звука».
Все потому, что Каравайчук стремился добиться в музыке какой-то новой эмоциональности. Убрать голову и включить сердце, точнее — даже не сердце, а энергию, которую ты способен уловить. «От головы» — всегда было самым худшим эпитетом для Каравайчука. В привычном смысле слова он никогда не хотел быть новатором, потому что новатор отрицает старую систему координат и создает новую. Каравайчук же пытался доказать, что можно действовать без опор, без ритма, без четко уловимых границ.
«Мне часто говорят, что это не я играю, а мой стул. Потому что моя музыка сочиняется сама по себе, я только даю ей выйти наружу. Это же ¬такая вещь, ее трогать нельзя. А те, кто считает, что знают, как надо, — у них в голове полиомиелит. Я просто делаю так (Каравайчук взмахивает пальцем) — и рояль сам играет», — рассказывает композитор с улыбкой, по-детски радуясь своей речи.
«При этом каким-то магическим образом на „Ленфильме“ Олег Николаевич обладал безусловным авторитетом. Было абсолютно непонятно, как он этого добивался. Но там выполнялись все его прихоти», — говорит Волков.
Открыто враждебному отношению бюрократов мешал миф о сумасшедшем композиторе, который все ¬более плотной пеленой накрывал Каравайчука. Он всеми силами этому способствовал. «Все анекдоты о его способах работы позволяли ему, да и позволяют до сих пор комфортно существовать в нише, которую он выбрал», — добавляет Волков. «Олег Николаевич, мы вашу музыку вывели на улицу», — говорит, наклонившись к Каравайчуку, Борис. «А, ясно», — не реагирует композитор. Рояль, на котором он играет, — его собственный. Инструмент специально привезли для концерта из Комарово. Но поставь этот рояль на вокзальной площади — Каравайчук сыграл бы и там. Внезапно он отрывается от инструмента и смотрит перед собой: «Сложно тут играть. Везде тарелки дохлые. И люди дохлые. Или скоро будут дохлые. Живет только искусство и вымысел. Все».
Елена Ванина. : Кто такой Олег Каравайчук