<...> Саша по природе своей вообще был человек мягкий. Мягкий, нежный, чуткий, может быть даже сентиментальный. Но условия, в которых он оказался, жизненная ситуация сформировали в нем эту жесткость. Плюс то, что он из Ростова-на-Дону — в Москве провинцию никогда не почитали и относились к провинциалам соответственно. Чтобы доказать всем остальным, на что ты способен, нужно было решиться приехать в Москву, в этот неприветливый и негостеприимный город, пробиться через все это, состояться как личность и прочее. <...>
Все его попытки быть мягче и спокойнее в жизни кончались всегда ужасно. Если он делал участливую физиономию, тихо разговаривал, многим казалось, что он очень нежен по отношению к собеседнику. А он дико сдерживал себя от раздражения глупостью, незнанием и любой фальшью. И в какой-то момент взрывался. Доигрались, как говорится. Саша был таким всегда. Несмотря на то, что я говорю о человеке, которого нет с нами, он живет в нас, и его судьба продолжается.
В Щукинском училище тогда была очень интересная система: студентов принимали по принципу — похож на Яковлева, похож на Ланового, похож на Урбанского... А если не похож, то кто ты? И зачем нам нужен? Саша попал просто грандиозно. Он похож на Смоктуновского в Гамлете, посчитали там. Некоторое сходство действительно было. И внешне, и манерой движения, и интонацией — он говорил несколько странно, другие были ударения. Не случайно, он потом и сыграл Гамлета в учебном спектакле. Честно сказать, в училище наша судьба не очень складывалась. Мы играли совершенно не то, что надо было играть: выбирали стихотворения не те — читали Бунина, Мандельштама, Тарковского, отрывки играли из Булгакова — и этим очень раздражали. Это сейчас, скажем, Платонов — величина, а тогда для театрального начальства это просто никуда не годилось. Ни в какие ворота. Спрашивали, кто это такой, ругали его за провинциальный и устаревший язык... <...>
Мне было девятнадцать лет, Саше — двадцать, и мы очень поддерживали друг друга. «Мы спина к спине у мачты против тысячи вдвоем», — это была одна из первых песен, написанных им на слова Джека Лондона. Джек Лондон, Киплинг, Ахматова, Николай Гумилев — это были совсем не случайные имена для Саши. <...>
После института судьба нас развела. Мы расстались, разъехались по разным городам, он делал свою карьеру, я свою, и не дружили довольно долго. Мы заканчивали по-разному. Саша уже снимался в кино, но театральной большой роли у него не было, хотя он очень хорошо играл Гамлета — был такой большой сценический отрывок, был кусок из «Преступления и наказания», где он играл Раскольникова, но целого спектакля не было. А я играл главную роль в водевиле, который шел с невероятным успехом. И Саша на него ходил и радовался за меня. Потом началось распределение, конкуренция, и получилось так, что он пошел в Вахтанговский театр, на место, которое сначала предлагали мне, но не взяли. В результате, я никуда не попал, потом меня пригласили к Райкину, и я поехал с ним работать. Так мы расстались...
Второй круг нашей дружбы начался лет через пятнадцать. Саша был уже после «Сталкера», а я учился на Высших режиссерских курсах и еще играл в театре на Таганке. Мы встретились и протянули друг другу руки даже без предисловий. Он ходил ко мне на спектакли, потом пришел на курсы посмотреть мою работу «Маргарита Прокофьевна и Элия Исакович» по Бабелю. Она ему очень понравилась. Мне кажется, я послужил катализатором к тому, чтобы он пошел учиться на режиссерские курсы. Но мне повезло больше, потому что, когда я учился, у нас преподавал Андрей Тарковский.
<...> Сашу Тарковский взял на следующий курс, но в это время он, наконец, получил разрешение и уехал в Италию, так что Саша, практически, у него не учился. Хотя ему повезло в другом — он работал с ним, а работать с Андреем, я думаю, бóльшая школа, чем любое обучение. <...>
У Саши было, на мой взгляд, дьявольское чувство юмора. Умение рассказывать странные и в то же время невероятно смешные анекдоты со своей сатанинской усмешкой. В Саше погибло одно качество, которое он не смог и не успел реализовать: свой юмор в кино. Я очень об этом жалел. На самом деле он был не только герой по своему амплуа, в котором его так настойчиво использовали. Только Тарковский увидел в нем какое-то трагическое дополнение, которое он в «Сталкере» всячески из него тащил. А вот эту часть — его макабрический юмор — никто из него не вытащил, а он невероятно был смешной. Саша мог стать фантастическим комическим артистом. Он легко смеялся и потешался, прекрасно чувствовал абсурдность ситуации, поступка, конкретного человека. Он очень здорово показывал, вытаскивая самые характерные, самые точные черты, доводя их до высокого комизма. Он ценил хороший, качественный юмор. Его можно было рассмешить как никого. Но, увы, так бывает — ему не удалось сыграть ни одного комедийного эпизода. <...>
Он очень смешно пел. Невероятно смешно. Какие-то странные песни, в поразительно смешных образах. Но, к сожалению, все это осталось за кадром. В кино его все больше приглашали на пафос, надлом, на лирику. Это он тоже делал блестяще. А песни он сочинял очень грустные и безысходные. Он и меня заразил этим. Я обожал, когда он пел, и всегда просил его об этом. Было у него несколько любимых вещей. На стихи Бунина, Тарковского, Гумилева, Заболоцкого, Рубцова. <...>
Сашу всегда волновала тема смерти. О ней он говорил с большим юмором. Тема смерти его интересовала с самого начала. <...>
По сути, он был такой персонаж, который заглядывал в бездну, как сказал Федор Михайлович Достоевский. Она ему была интересна. Поэтому и Федор Михайлович был ему так интересен — он тоже интересовался этой проблемой. И он также так и не решил ее для себя. Никто этого не может решить для себя, но готовить себя к этому человеку нужно. Саша жил по-своему правильно, он не выходил из своего контекста. <...>
Кайдановский, например, ненавидел и боялся летать самолетом. Не любил он этого ужасно, но летал все время, ненавидя самолеты. И предпочитал самолет всем другим видам транспорта. Но каждый раз это было для него нелегким психологическим испытанием. Он лез на драку — это у него лежало рядом всегда. Заводился мгновенно, даже не с пол-оборота. Он был человеком без паузы, сразу начинал со взрыва. Я не понимаю, как он дожил до этих лет. Это сейчас, говорят, криминальная обстановка, могут застрелить, взорвать. Но это специфический контингент: бизнесмены, банкиры, бандиты. А тогда, в «милое советское время» могли просто убить в любой драке — кирпичом, ножом, штакетником или еще чем-нибудь... Или в милиции. Особенно, если ты провоцируешь столкновения, как Саша. Народ был проще, но не менее безжалостен. Как мы дотянули до этих лет, непонятно... Ведь это тоже провокация — что такое Лермонтов, что такое Пушкин — что они умерли случайной смертью? Да они ее искали сами почему-то. Почему? Я на этот вопрос не отвечу. Думаю, что они тоже на него не ответили бы. И Саша не ответил.
Дыховичный И. Воспоминания // КЗ. 2000. № 47.