По окончании фильма «Невеста студента Певцова» и его просмотра, Ханжонков предложил мне оставить театр и посвятить себя всецело игре для экрана.
У меня не возникло тогда даже колебания. Немое кино — значит звучание твоих образов должно быть парализовано.
Нет, уйти от игры в театре было бы нерасчетливо с моей стороны, мне голос для сцены подарила моя знаменитая прабабушка — итальянская певица, и многие мои зрители ценят именно звуковую сторону моих ролей. Вероятно, если бы такой выбор стал передо мной теперь, когда кино перестало молчать, может быть, вопрос был бы решен иначе. И здесь, вероятно, играло бы роль не только то, что теперь голоса актеров кино живут, но и то, что театры стали заметно отставать от полной событий, достижений и появления совсем новых людей жизни.
Если в театре для актера, для его артистической судьбы решающим обстоятельством является встреча со своим автором, т.е. близким ему по духу, по вкусу автором, выражающим наиболее полно те идеи, которые может быть смутно, еще не оформлено, живут в сознании актера, то и в моей работе для экрана было счастливым обстоятельством то, что сценарии с их центральными ролями, писались именно для меня, с учетом моих артистических возможностей и художественных стремлений. До сих пор сценарии были главным образом сюжетно-занимательными, но фильм «Женщина завтрашнего дня» содержал уже мысль, желание показать зрителю тип женщины, по тем годам не совсем обычный.
Героиня фильма — человек независимый, самостоятельный, она талантливый врач-хирург, и когда происходит почти обязательная для большинства браков измена, она не покоряется общей участи обманутых жен — бессильно переживать драму потери чувства, разочарования, разрыва, горечь вынужденной одинокости. Нет, овладев всеми мучительными переживаниями, она берет в свои руки инициативу и, присвоив освященную обычаями и временем прерогативу мужчин, приезжает к одному из своих товарищей, который любит ее давно, не обнаруживая своих чувств из уважения к ее браку, и делает ему «предложение». Автор рисует здоровые, жизнеутверждающие черты в характере «женщины завтрашнего дня», в ее волевых и разумных поступках.
Исполнение мужских ролей было предоставлено двум крупным актерам: Мозжухин играл мужа героини, а человека, с которым она связывает свою жизнь после семейного краха, — актеру Полонскому, очень признанному уже в кино, игравшему во многих картинах видные роли. Когда я хотела определить, в чем заключается прием игры Полонского, я не могла этого сделать. Казалось, что Полонский старался ничего не выражать, стирая красочность внешних проявлений. И невольно приходишь к парадоксальной мысли, что, может быть, невыразительность игры является на экране наилучшей выразительностью и производит впечатление на зрителя.
Наружность Полонского, конечно, так же выгодно отличала его — стройный, с великолепным очертанием и посадкой головы, благородством мягкого выражения лица и манер, с этим удивительным спокойствием в движениях, он мог быть очень пленительным актером.
В роли «женщины завтрашнего дня» имелись чрезвычайно интересные для игры моменты. Есть сцена, где моя героиня производит операцию. И мне была предоставлена возможность посетить операционную, наблюдать ход одной из операций. Затем врач любезно ввел меня во все мельчайшие детали навыков: как надо держать готовые к операции руки, чтобы не прикоснуться ни к чему, как брать нужный инструмент, завязывать рот бинтом и т. д.
В одной из центральных сцен заключалось следующее содержание.
За мной приезжают с просьбой поехать к умирающей от родов женщине. И вот, почти в агонии, среди мучений, бреда, больная все время зовет: «Коля, Коля!» Чтобы успокоить больную, я даю распоряжение позвать того, кого так настойчиво просит моя пациентка. Занятая тем, чтобы сделать все нужное для спасения умирающей, я не обращаю внимания на того, кто вошел и приближается к постели. Затем, случайно подняв глаза, я вижу: Коля, которого звала больная, никто иной, как мой собственный муж!
Здесь у меня трудная, напряженная игра. В глубокой паузе, полной неподвижности, в одних только глазах должна отразиться, как бы пройти последовательная и очень сложная гамма чувств. Удивление. Недоумение. Молниеносное осознание всего, подобно внезапному озарению. Ужас этого открытия, который наносит удар самому сердцу моей жизни.
И весь ход ужасных переживаний скован, ведь инцидент разыгрывается у постели опасно больного человека, в момент исполнения мною врачебного долга! Все мое личное должно отодвинуться на последний план, в эту ответственную минуту я не имею права ни о чем другом думать, как только о том, чтобы сохранить доверенную мне жизнь. Надо спасать сейчас эту неизвестную мне до сего дня женщину, мою внезапную соперницу, только что бессознательно, случайно разрушившую мою жизнь.
Сцена долго не удавалась, ее пришлось переснимать и переснимать. Почему?
Мизансцена была вполне удачной, внутренний смысл и значение момента в ходе сценария хорошо вскрывалось и правильно игралось артистами. Неудача сводилась, оказывается, к совершенно неуловимой, ничтожной вещи — к секундам, которые протекали после того, как я увидела своего мужа и все осознала.
Вот момент, когда мера почти микроскопическая определяла решительно все! Если я чуть-чуть передерживала взгляд — получалась фальшь, подчеркнутость, переставали верить и видеть ход моих чувств, его закономерность нарушалась. Если я не додерживала взгляда, хотя бы в какой-то едва уловимой дозе — игра становилась не выражающей содержания момента. И только когда удалось дать нужную, математически верную протяженность этого взгляда моих остановившихся глаз, получалось должное впечатление.
Выполнив все, что полагалось для облегчения состояния больной, женщина завтрашнего дня уезжает к себе домой. И теперь только, оставшись наедине с собой, она позволяет себе отдаться налетевшему на нее, как летняя гроза, горю. Скованная там, около постели больной, теперь она может свободно излиться в бурных припадках отчаяния, в слезах, рыданиях. И после ярких проявлений потрясенных чувств, героиня остается в горестном и глубоком раздумье. Она сидит в кресле, держа на ладони свое обручальное кольцо—это опороченное, уже ненужное сокровище, символ долговечности и верности брака.
Ее глаза грустны и насмешливы, она покачивает на руке золотой обруч, потерявший теперь всю свою цену и смысл.
И съемка этой сцены сразу удалась. Правда, ее делали в очень сокровенной обстановке. Из павильона ушли все, кто обычно присутствовал при процессе работы, оставив нас вдвоем с оператором. Я вошла в глубокую кабинку, обитую с трех сторон, в полной тишине могла настраиваться к сцене так долго, как это оказалось необходимым. Оператор стоял, не шевелясь, у своего аппарата, насторожившись, чтобы не пропустить мгновения, когда в этой напряженной тишине, в глубочайшей сосредоточенности заговорят чувства, и надо подхватить их и запечатлеть. И ему вполне удалось угадать, когда начать съемку.
Мне потом передавали, будто много времени спустя, когда фильм давно уже лежал в архивах и не появлялся на полотне, сцена с кольцом иногда показывалась как образец правильно сыгранного немого кино-монолога. Не знаю, может быть, рассказавшие мне хотели порадовать меня. Во всяком случае, было это приятно слышать, и я считаю такой факт слишком лестным для себя.
Однажды в Киеве, отдыхая летом, я узнала, что фильм «Женщина завтрашнего дня» ставят в небольшом кино на Крещатике. Мне захотелось после большого промежутка посмотреть его. Я вошла и села в ожидании начала. Вдруг до меня донеслась реплика сидевшей сзади киевлянки, обращенная к своей соседке: «Вы знаете, я смотрю картину во второй раз. Здесь Юренева играет врача, но у нее получается... ну, прямо профессор!»
А к концу фильма меня поджидал трогательный сюрприз — едва зажгли в зале свет и я хотела покинуть свое место, ко мне через ряды стал пробираться толстый человек с большим свежим букетом цветов.
Это был хозяин кино, каким-то образом узнавший о моем присутствии на сеансе и, видимо, спешно раздобывший этот чудесный букет. Хозяин был весь красный, запыхавшийся. Я взяла цветы, и мы оба, довольные и взволнованные, обменялись сконфуженными и радостными улыбками.
Юренева В. Неужели действительно так было? / Публикация А.В. Баталиной // Киноведческие записки. 2004. № 66. С. 263-280.