Однажды Георгий Данелия, поздравляя Андрея Петрова с какой то датой, обратился к нему с просьбой: сочинять музыку для Эльдара Рязанова чуточку похуже, чем для него. Конечно, это была шутка. Мы с Гией — друзья и вместе посмеялись. Но если бы даже Андрей всерьез попытался написать кому то лучше, а кому то хуже, то у него из этой затеи все равно бы ничего не получилось. Потому что он ВСЕМ писал ЛУЧШЕ. Таким замечательным талантом он обладал. Мы с Андреем дружили всю жизнь. И ни разу за эти четыре с лишним десятилетия не появилось даже маленькой тени, которая могла бы омрачить наши отношения.
Так все было с первого же нашего фильма «Берегись автомобиля», для которого он написал, на мой взгляд, лучший вальс ХХ столетия. Должен, правда, сознаться, что первое прослушивание этой музыки в авторском исполнении не произвело на меня впечатления, как, впрочем, и второе. До Петрова все композиторы, с которыми я работал, играли очень красиво, преподносили «товар лицом». А вот Андрей Павлович, в отличие от них, играл неважно, то и дело спотыкался, а пел еще хуже, что меня как слушателя немножко напрягало. Но в какой то момент я догадался, что он, грубо говоря, не умеет продавать свою музыку. И когда я это понял, все пошло нормально. Я привык к такой его манере фортепианной игры и к такому вокалу. Но главное — я всегда, с того первого фильма, относился к нему с огромным доверием, и он ни разу меня не обманул. Музыку я всегда оцениваю интуитивно, поскольку музыкального образования не получил. Можно сказать: что пел народ — то пел и я. Правда, мама отдала меня в детстве учиться играть на рояле. Когда же она через месяц пришла к учительнице, чтобы заплатить за уроки, та сказала: «А он у меня ни разу не был». Меня в те годы интересовали совсем другие вещи. Но музыку я люблю.
Она звучит у меня в машине и дома по утрам, когда я делаю зарядку. А до этого я, как и большинство моих соотечественников, воспитывался на черной радиотарелке, откуда гремело все. И мы оттуда знали и оперы, и театр у микрофона, и советские песни. Ту тарелку я и теперь вспоминаю с нежностью. И все же в музыке я был и остаюсь абсолютным дилетантом: нет у меня ни слуха, ни памяти музыкальной. Андрей Петров — потрясающий, великий композитор. И что меня всегда поражало в наших отношениях, так это его какая то ангельская сговорчивость в работе. Если я иногда высказывал ему какое то пожелание, он послушно переделывал. Я удивлялся: где же его авторская гордость, почему он не может на своем настоять? А соглашался он, думаю, не из уважения ко мне (мы ведь с ним почти ровесники). У него вообще была склонность слушать мнение человека, анализировать сказанное. Эта черта говорит о настоящей, глубокой интеллигентности. Выбрал я его очень просто. Посмотрел фильм «Путь к причалу», и мне музыка понравилась. У меня вообще то очень примитивный в этом смысле критерий.
Если мне хочется какую то музыку включать по утрам, значит, это то, что надо. И я уверен, что это и другие петь будут. Потому что в данном случае я был человеком из народа, очень средним в музыкальном отношении, даже, если хотите, среднестатистическим. И вот после просмотра картины «Путь к причалу» я позвонил Петрову в Ленинград, предложил ему сотрудничество, послал сценарий фильма «Берегись автомобиля». Это было время, когда музыку изгоняли из кино. Считалось, что прошла пора крепких сценариев, что для отображения потока жизни нужна дедраматизация.
Однако бессюжетное кино не дало каких то замечательных результатов ни у нас, ни на Западе, и этот период довольно бесславно закончился. Но что было, то было. У меня на то время пришлись фильмы «Берегись автомобиля», «Зигзаг удачи» и «Старики разбойники». В этих трех картинах нет ни одной песни (о чем я теперь жалею), но музыка в них звучит. Песни же у нас с Андреем начались позже. И если их перечислять, то окажется, что большинство этих мелодий знают у нас все, даже те, кто не сможет назвать фамилию композитора. Несколько раз я обманывал Андрея, но обманывал из самых добрых чувств. У нас было заранее оговорено, что стихи отбираю я. Находил то, что созвучно сценарию, и отправлял ему. А он отвечал: что то подошло, а что то не очень. Однажды я написал стихотворение «У природы нет плохой погоды», которое подходило для фильма. Показал кое кому из знакомых, они одобрили. Дальше я стал думать, как же мне поступить. Если я пошлю Андрею текст под своим именем, он из чувства дружбы или просто чтобы меня не обидеть возьмет стихи, даже если они ему и не приглянулись.
Я не хотел ставить его в неловкое положение. И я написал Андрею, что это стихотворение Уильяма Блейка. И даже перестраховался: на случай, если он полезет в сборник этого поэта, я выдумал, что это новый перевод. И вот он, к моей радости, клюнул на это дело, ему понравилось. До поры до времени я ни одному человеку секрета не открывал. Даже мой соавтор Эмиль Брагинский, и тот не знал. Когда Эмиль посмотрел картину, он тут же меня спросил: «А это ты написал: „Со мною нет кого то, мне грустно отчего то“?» — «Эмиль, — ответил я, — если бы я умел писать такие стихи, то зачем мне ставить картины? Это стихи Роберта Бёрнса». Тут уж я ему раскрыл карты и сказал, какой из текстов мой. Потом была картина «Вокзал для двоих». Там тоже есть песня на мои слова: «Живем мы что то без азарта, / однообразно, как в строю. / Не бойтесь бросить все на карту / и жизнь переломить свою». Андрей, с моей подачи, думал, что это стихи замечательного Давида Самойлова. Так что в выборе первоисточника я не стеснялся. Но не думаю, что какие то громкие фамилии так уж давили на Петрова. Все же ему всегда были важней размер, смысл, эмоциональное созвучие. Из за этих моих мистификаций однажды случилась очень забавная история. Во время работы над фильмом «О бедном гусаре замолвите слово» я послал композитору прекрасное стихотворение Михаила Светлова: «К застенчивым девушкам, жадным и юным, / сегодня всю ночь приближались кошмаром / гнедой жеребец под высоким драгуном, / роскошная лошадь под пышным гусаром...». Тут уж Андрей был начеку и решил меня разоблачить: «Это ваши стихи». — «Нет, это стихи Михаила Светлова». — «Не надо меня обманывать. Я перелистал всего Светлова, у него такого стихотворения нет». — «А у меня есть». — «Покажите книгу». (Так что, можно сказать, у нас впервые произошла небольшая «склока»). Я говорю: «В синем томе Большой серии „Библиотеки поэта“». Андрей был очень удивлен.
Ну а мне было приятно, что он так высоко оценил мои скромные поэтические способности. В третий раз я написал стихотворение для фильма «Жестокий романс» по собственному заказу, потому что не мог найти ничего подходящего. Сначала перелопатил массу книг: заглянул и в томик Каролины Павловой, и в книгу Мирры Лохвицкой, еще поднял множество стихов поэтесс конца XIX — начала XX века. Наконец, я остановился на стихотворении «А напоследок я скажу» Беллы Ахмадулиной, которую считаю одним из крупнейших поэтов в нашей стране. Из Марины Цветаевой взял «Под лаской плюшевого пледа». А третье — «Я, словно бабочка к огню» написал для Ларисы сам, отправив стихотворение Андрею с припиской: «Это наша превосходная Юнна Мориц».
Он вряд ли ее читал, а если и читал, то отдельные стихи. И тут у композитора не возникло никаких сомнений. Две этих картины, «Жестокий романс» и «О бедном гусаре...», сделаны на историческом материале. И меня потрясло то стилистическое чутье, с каким Андрей выполнил свою столь непростую задачу. Ведь ему здесь волей неволей приходилось вступать в творческую перекличку с Глинкой, Чайковским, Алябьевым... И Андрей оказался на высоте. Понятно, что эти романсы и оркестровая музыка написаны современным композитором во второй половине ХХ века, но в то же время они стилистически таковы, словно автор перенесся в минувшее столетие. У меня абсолютное ощущение, что это музыка из XIX века.
Она старомодна в высоком смысле этого слова. После маленького розыгрыша с «Юнной Мориц» я больше не мистифицировал Петрова, а честно писал: «Это — мое». К примеру, когда он сочинял для фильма «Забытая мелодия для флейты» песню «Мы не пашем, не сеем, не строим. / Мы гордимся общественным строем», он заранее знал, что это мои стихи. Или же песня в народном стиле «Мчатся годы непогоды» для «Старых кляч». Каждый раз, начиная новую картину, я радовался тому, что у меня такой замечательный композитор. Казалось, он буквально набит потрясающими мелодиями, которые извлекал из своей души одну за другой. Чаще всего его мелодии хотелось петь, повторять. Они уходили в народ и становились близкими, родными миллионам людей. Как то вез я на своей машине Владимира Мигулю. Только что с шумом и фейерверком прошла «Ирония судьбы, или С легким паром» с музыкой Микаэла Таривердиева. Мигуля знал, что над новой картиной я после небольшой паузы снова работаю с Петровым. И он спросил, нет ли у меня записей с музыкой из «Служебного романа», который тогда еще не вышел на экраны. Я поставил кассету. И там были дивные мелодии на стихи Заболоцкого, Евтушенко, Бёрнса, ироничная и нежная инструментальная музыка для эпизода, когда все женщины учреждения пудрятся, красят губы, ресницы, когда люди спешат на работу. «Да, это неплохо, — сказал Мигуля, — но все же слабей, чем музыка „Иронии судьбы“». Я с ним не согласился и, как потом выяснилось, оказался прав. Просто напросто тут важно, как картина была показана зрителям. «Иронию» показали первого января, и ее сразу увидели десятки миллионов человек (данные не мои, это официальная статистика). А «Служебный роман» вышел на киноэкраны и набирал популярность постепенно.
А дальше все сложилось так, как я ожидал. Все песни из «Служебного романа» на слуху и любимы народом. Думаю, и Андрей Павлович тоже был этим доволен. Кстати, Петров и Таривердиев очень нежно относились друг к другу. К слову, об «Иронии судьбы». Мне для этого фильма непременно нужно было восемь шлягеров. Я понимал, что одному человеку столько шлягеров не написать, такое просто невозможно. И тогда впервые в своей режиссерской практике я пригласил к сотрудничеству сразу четырех композиторов: конечно же, Андрея Петрова, а также Микаэла Таривердиева, Яна Френкеля и Исаака Шварца. Причем все четверо, как это ни странно, согласились. Началась работа. Вдруг Шварц звонит: на него что то срочное навалилось. Потом позвонил Френкель: у него спектакль, он не может. За ним Петров: ему надо делать какой то большой заказ для театра. И только один Микаэл не дрогнул, не отказался. И один написал за всех, выдал все восемь шлягеров. Сейчас я понимаю, что совершил неверный поступок.
Все композиторы вольно или невольно почувствовали, что возникает какое то соревнование. А кому это понравится! Но ведь и меня тоже можно понять: я оказался в сложной ситуации и искал из нее выход... За столько лет дружбы много было юбилеев и у меня, и у Петрова. Помню, как остроумно поздравил меня Андрей с 60 летием. Это был видеосюжет. Он с экрана сказал примерно такой текст: «Обычно, когда я работаю с Эльдаром Александровичем, у нас отношения носят форму некоторого рабства. Потому что Эльдар Александрович знает, чего он хочет, на какие стихи надо писать, а на какие — не надо. А вот сегодня, когда я решил написать песню в подарок Эльдару, я чувствую себя свободным человеком, потому что мне никто ничего не навязывал. И я сам выбрал его стихи, сам пригласил исполнителей. И сейчас вы услышите, что из этого получилось. А если Эльдару Александровичу музыка не понравится, то это его личное дело».
После этого на сцену вышли Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили, сказали: «Эльдар, привет!» — и спели дивный романс на мои стихи «Любовь готова все прощать». Я его потом использовал в фильме «Привет, дуралеи!». А это был его подарок мне, и такой вот очаровательный. Потом я приехал в Питер на какой то его юбилей. Прежде бывало уже много подобных ситуаций, где я говорил все, что о нем думаю. А думал я о нем всегда очень хорошо, как и сейчас. И вот сижу я в концертном зале «Октябрьский». Эдуард Хиль поет, Анатолий Бадхен дирижирует. Оркестр прекрасно звучит. А я все еще не знаю, как же мне Андрея поздравить, что ему сказать. Я вроде бы уже все сказал раньше, а повторяться не хочется. Тем временем Бадхен, отмахав очередной музыкальный номер, отошел в сторону и стал расхаживать по сцене, а оркестр как ни в чем не бывало играет без него. И тут мне в голову приходит хулиганская мысль. Говорю жене: «Я знаю, что я сейчас сделаю». — «А что?» — «Сейчас увидишь». Меня объявляют. Выхожу на сцену и говорю: «Признаюсь вам, дорогие друзья, я всю жизнь мечтал стать дирижером. Конечно, я понимаю, что не гожусь для этого, потому что у меня не хватает музыкальных данных. Но я сейчас посмотрел, как Анатолий Семенович дирижирует: помахал немножко и отошел. И я понял, что так, пожалуй, я тоже смогу. Анатолий Семенович, вы не дадите мне вашу палочку?» — «Пожалуйста... Может, вам и смокинг дать?» — спрашивает худощавый маэстро. — «Нет, нет, спасибо, боюсь, он на меня не налезет...» — говорю я. И вот я забираюсь на дирижерский помост, стучу палочкой по пюпитру и говорю: «Будем исполнять песню не из моей картины. Давайте вспомним „Я шагаю по Москве“. Приготовились?» Взмахиваю палочкой — и звучит музыка: «Та та, та та, та ра ра ра ра ра...» Я дирижирую в такт музыке, и оркестр звучит великолепно. Потом я схожу и начинаю гулять по сцене. Но тут вдруг слышу, что оркестр начинает играть — кто в лес, кто по дрова. Я побежал опять к пульту и начал махать. Так вот после всех этих «та ра ра ра ра ра» я понял самое главное: оркестрантам, оказывается, очень важно, чтобы кто то стоял и поддерживал ритм. Что тут началось в зале!.. Разразилась такая овация, какой ни у меня, ни у Петрова по отдельности никогда не было.
Я пожал руку первой скрипке, поднял оркестр, повернулся и поклонился. Потом возвратил палочку дирижеру и ушел. Успех был просто оглушительный. И это всё сняли, а потом по телевидению показывали. Работал я, конечно, и с другими композиторами. До Андрея с Анатолием Лепиным мы делали «Карнавальную ночь», с Тихоном Хренниковым «Гусарскую балладу». Потом Карло Рустикелли писал музыку к фильму «Необыкновенные приключения итальянцев в России». Алексей Рыбников создал замечательную музыку к фильму «Андерсен. Жизнь без любви». Музыку к этому фильму должен был писать Андрюша, но он, видно, не понял, в какие сроки будет делаться фильм. И когда дело дошло до работы, сказал: «Я же думал, что это будет позже». Он в это время работал над другим проектом.
Выбор Рыбникова Петров очень одобрил. Но ни с одним из композиторов сотрудничество не переросло в такую дружбу, как с Андреем. Он делал мои картины более лиричными, более нежными и трогательными, это во многом шло от его музыки. И получался замечательный коктейль смешного и грустного. Мы сделали с ним, я считал, полтора десятка картин, не меньше. Но как то так вышло, что очень долго мы друг друга называли на «вы» — «Андрей Павлович», «Эльдар Александрович». И только, наверное, после двенадцатой картины мы наконец то выпили с ним на брудершафт и перешли на «ты» и без отчества. И это, в общем то, произошло естественно, потому что никакого «вы» в наших отношениях не было. Мне очень повезло, что у меня был такой друг. И как же мы радовались, когда выяснили однажды, что и он, и я в юности любили один и тот же фильм, который повлиял на наши судьбы. Это была картина «Большой вальс». Посмотрев ее, Андрей перестал мечтать о карьере писателя и всерьез занялся музыкой. А я, случайно поступив во ВГИК, увидел «Большой вальс», был потрясен этим фильмом и твердо решил стать режиссером. Так наши судьбы спустя годы счастливо пересеклись в кинематографе. И если Андрей шутя называл себя рабом, то я был «хозяином», который обожал своего «раба»!
Коллектив авторов, О. М. Сердобольский. : /«Ваш Андрей Петров. Композитор в воспоминаниях современников»// Э. Рязанов.