[...] неуклюже ловкий, изящно беспомощный, грустновато смешной и, главное, обаятельный, всегда обаятельный. Актер представляет злоключения своего героя невсерьез, а с большой долей иронии, как будто подчеркивая условность, не «всамделишность» своего экранного бытия. Яковлев развлекает зрителя, он дает ему возможность слегка задуматься, слегка посмеяться и ощутить приятное превосходство над глуповатым, но обаятельным кинематографическим чудаком. Пожалуй, именно в органическом соединении тонкого юмора, безупречной пластики вахтанговской школы, мастерства преображения с мягким лиризмом и ненавязчивой иронией и заключается секрет очарования актера. Таков Яковлев в своих последних созданиях на сцене и на экране. И все-таки эти роли, сыгранные с темпераментом неподдельной молодости и расцвеченные с мастерством творческой зрелости, оставляют чувство легкой неудовлетворенности. Иногда вдруг какая-то интонация, какой-то поворот, жест, взгляд комического героя Яковлева рождают смутное ощущение чего-то знакомого и совсем не смешного. Тут невольно вспоминаются первые шаги актера в искусстве.
В театр Яковлев пришел актером-эксцентриком. Турио («Два веронца»), смешной, голенастый заморский королевич («Горя бояться, счастья не видать») и особенно купеческий сын Жан Звонцев, нижегородский «европеец» («Фома Гордеев»), казалось, ясно определили направление его таланта. Вершин характерности достиг он в роли майора в «Дамах и гусарах», которого сыграл с покоряющим комизмом. Преображенный до неузнаваемости, отказавшийся от самой природой дарованных достоинств — молодости и красоты, с двойным подбородком и багровыми, пухлыми щеками,— Яковлев здесь обаятельней, чем где бы то ни было. [...]
В кино Яковлев начал с высокой драматической ноты. Зрители, впервые увидевшие его в роли нервного, замкнутого Дибича («Необыкновенное лето»), вряд ли могли себе представить, что перед ними уже известный театралам комик. Кинематограф дал возможность Яковлеву ощутить широту своих актерских возможностей. Именно в кино впервые проявился его глубокий и мягкий лиризм, интеллигентность, тонкая духовность. Об исполнении Яковлевым роли князя Мышкина в свое время много писали.
О фильме «Идиот»
Не все в этом исполнении было бесспорным. Трудно сказать, что в трактовке Мышкина шло от режиссера, что — от самого актера. «Оздоровив» князя, приблизив его к жизни, к земле, Яковлев упростил Достоевского. В Мышкине — Яковлеве нет никакой болезненности. Актер понял слова писателя о том, что главная мысль романа — изобразить «положительно прекрасного человека» в самом прямом смысле. Он показал действительно прекрасного человека — доверчивого, чистого и доброго. И если принять его трактовку, в общем естественную, то нельзя не согласиться, что своего Мышкина Яковлев сыграл превосходно. [...] Яковлев сыграл Мышкина как характер не столько трагический, сколько лирический — трактовка несколько неожиданная, но вполне закономерная для этого актера. Если исполнение роли Мышкина вызывало споры, то следующая и, пожалуй, лучшая роль Яковлева — лекарь Трилецкий в спектакле Театра имени Евг. Вахтангова «Пьеса без названия» («Платонов») Чехова — была бесспорной. Здесь наиболее полно и свободно проявился талант актера. Циник и острослов, Трилецкий скромен и деликатен, как могут быть скромны и деликатны только герои Чехова. Он смотрит на пошлое и меркантильное общество с горьким скептицизмом очень умного человека, который понимает, что не в состоянии ничего изменить и может только сохранять свою личную свободу. К сожалению, в кино актер пока не поднялся до таких вершин. Ни старый знакомец, влюбленный чудак и рассеянный ученый («Человек ниоткуда»), ни симпатичный жулик Бочкин, характером похожий на бочку с двойным дном («Легкая жизнь»), не стали открытиями. В этих последних киноролях Яковлев играет как будто вполсилы. Даже поручику Ржевскому из «Гусарской баллады» не хватает темперамента и блеска, которыми в избытке обладает старый майор из «Дам и гусаров». [...]
КОБРИНА А. Юрий Яковлев: театр — кино — театр // Советский экран. № 19, 1965