Сама среда, атмосфера моего детства, тех трудных, полуголодных лет, воспитали уважительное отношение к фронтовикам. Да еще рассказы взрослых — у меня мать очень тяжело пережила голод, эвакуацию, в восемь лет она уже к станку встала. И я, служа в армии, написал порядка пятнадцати рапортов, чтобы меня отправили в Афганистан, но меня увезли в противоположную сторону, на Дальний Восток. Видимо, в Главном политическом управлении решили, что если я так настойчиво добиваюсь отправки в Афганистан, то собираюсь бежать за границу.
А на самом деле я, как и многие мои товарищи, просто считал, что должен быть там, где опасно. И был глубоко оскорблен тем, что мой юношеский порыв оказался невостребованным. Может быть, эта тогдашняя невостребованность и сказалась на моем решении ехать в Чечню. Попробовал я себя в качестве участника боевых действий по полной программе — четыре с половиной года постоянных командировок на войну, тринадцать боевых операций, шесть правительственных наград, потеря ноги. Странный мы народ, физические жертвы у нас ценятся выше нравственных: я стал известным человеком именно после того как потерял ногу. А то, что я на этой войне мог сломаться психологически, никому не интересно.
И это никакой не подвиг. Обстоятельства сложились так, что я без этого не могу, невзирая на возраст, на протез. Понимаю, что эта война неправедная, но считаю своей обязанностью там находиться и снимать все, что происходит.
Страшно ли? В самой Чечне — нет. Там работаешь «на автомате», к тому же есть такое спасительное средство, как водка, которая несколько притупляет бдительность, недаром медики говорят: «Смелого пуля боится, в пьяного хрен попадешь». Но когда возвращаешься из командировки, понимаешь, какую опасность миновал. Тогда, конечно, страшно. Лежишь, бывает, ночью и думаешь: «Ну зачем тебе это нужно? Ведь убьют или руку еще оторвут». И все равно едешь. И не я один. Едут люди, которых никто не заставляет, что-то их гонит, влечет.

Говорухин С. Общество не хочет знать правду // Искусство кино. 2000. № 7.