Съемки были полны каких-то неожиданных, будто бы случайных совпадений. Слава Говорухин поначалу сниматься в роли Крымова совсем не хотел. Я приехал уговаривать его в Одессу, его не было в городе, вечером он объявился, приехал за мной в гостиницу на белом автомобиле в белом спортивном костюме «Адидас». «Мама моя! Живой Крымов приехал...» — с радостным ужасом отметил я, увидев Славу.
Между тем втащить его в картину, даже при всем том, что был он мой старинный, еще со вгиковских времен близкий товарищ, было необыкновенно тяжело. Решающую роль тут, думаю, сыграла славная Славина жена Галя. Прочитав сценарий, она чистосердечно сказала: — Слава, как же можно тебе там не сниматься? Там же просто ты описан. Даже белые носки там твои...
А я действительно вспомнил про Славу еще тогда, когда молол языком первоначальную несусветицу Сереже Ливневу. Правда, когда я склонял его сниматься у нас, в нем еще не было нынешнего его чувства собственной значимости, как бы государственной ответственности за пребывание на белом свете. Тогда еще он был просто очень добродушным, любопытным к обыкновенной жизни и обыкновенным людям обаятельнейшим человеком, мог часами подряд ни про что смешно трепаться, ночи напролет играть с Илюшей Ивановым на деньги в шахматы, давая ему форы в половину фигур.
Станислав Сергеевич, мне кажется, по природе своей человек редкий, превосходнейший... Он искренне убежден, например, что каждый русский человек, да и вообще человек российской языковой культуры обязан знать наизусть «Онегина». Сам он «Онегина» наизусть знает, еще до ВГИКа знал. Меня потрясало, что можно было ткнуть в любую онегинскую строку, а дальше с этого места он уже мог наизусть читать его часами. <...>

Характерные данные Говорухина и Крымова сходились; единственное, чего в нем, в Говорухине, поначалу недоставало, — так это именно повадок «значительного государственного мужа». А было так важно, чтобы зритель почувствовал эту крымовскую тоталитарную преступную государственную инфернальность. Это должна была быть некая особая, российская имперская инфернальность, естественное сознание того, что от простого поднятия его брови зависит судьба некоего весьма значительного народонаселенного географического пространства.
— Слава, дави форс! Понти, Слава, понти! И понт тут должен быть особый, государственный понт! — в меру своих сил и скромных в этом тонком деле понятий пытался натаскивать его я.
Действительно, Слава довольно быстро манеры эти усвоил, и теперь я, когда его вижу по телевизору в неком роскошном правительственном кабинете, осененного российским флагом, я не могу не вспомнить скромных своих, первоначальных педагогических усилий, которые он, конечно же, талантливейшим образом довел до полного совершенства. <...>

Памятной деталью всех пресс-конференций [на премьерных показах] было и забавное поведение Славы Говорухина. Он брал стул и садился в стороне от всех нас. Пока мы рассказывали о том, как понимаем «Ассу», характеры ее героев, природу их взаимоотношений, Говорухин не произносил ни звука. Когда мы иссякали, начинал он: — У меня иная точка зрения и на фильм, и на моего героя. Картина удавшаяся. Я поздравляю ее создателей, но считаю, что сами они абсолютно не понимают того, о чем сняли картину. Это памятник выдающемуся человеку, Крымову. Я его играл. Это умница, коммерсант, предприниматель, человек завтрашнего дня. Это фигура гораздо более значительная, чем все советы министров, которые только мешали ему работать, гробили его начинания, рубили крылья. Это великолепная, мощная, трагическая фигура, значительнейший человек, которого отвергла минувшая эпоха. Ни одного дурного поступка, ну, за исключением, увы, общепринятых в этой профессиональной среде, — как я понимаю, тут имелось в виду собственно «мочение Бананана», — мой Крымов не совершил. Нельзя, конечно, сказать, что убийство Бананана — доброе дело, — продолжал мысль Слава, — но это, к сожалению, уже инерция сопротивления толкнула его, некое уголовное отчаяние, порожденное всегда враждебной к нему социальной средой, в которой все подлинно талантливое уничтожалось, уродовалось, отвергалось...
Журналисты слушали эти удивительные речи в полном остолбенении, не понимая, как тут реагировать, Слава же благородно и всегда отдельно от нас, не участвуя ни в каких рок-сумасшествиях и банкетах, удалялся в какую-то другую, более осмысленную и как бы основательную жизнь, в мудрый, светлый мир нарождающихся новейших государственных перемен.

Соловьев С. "Асс"ины юбилеи // Асса и другие произведения этого автора. Книга вторая: Ничего, что я куру? СПб.: Сеанс; Амфора. 2008.