Традиционно имя Я.А. Протазанова в зарубежье ассоциируется прежде всего, с именем И.Н. Ермольева. Забегая вперед, скажем, что это и несправедливо, поскольку Протазанов снял на фабрике Ермольева в эмиграции всего два фильма, и миф об их сотрудничестве в изгнании связан главным образом с тем, что именно Ермольев вывез Протазанова во Францию вместе со своей фабрикой, лучшие силы которой уже за два года до отъезда из России были сосредоточены в Крыму.
Действительно, именно у Ермольева был снят один из самых знаменитых эмигрантских фильмов вообще и самая известная из картин, созданных Протазановым за пределами России. Работа над «Ужасным приключением» велась с зимы по лето 1920 года, пути ермольевцев в изгнание, а места съемок, указанные в шапке этого фильма (Ялта, Константинополь, Марсель, Париж), делают его практически «судовым журналом», а затем дневником ермольевской студии.
Мы не будем подробно останавливаться на описании этого фильма, достаточно полно уже изученного исследователями разных стран, ограничимся ссылкой на опубликованные ранее работы. Напомним лишь, что «Ужасное приключение» – это фильм-архетип:
— вобравший в себя многие приемы из дореволюционных протазановских фильмов (например, чрезвычайно важны постоянно возникающие в тексте апелляции к «Пиковой даме», афиша которой появляется в кадре «Ужасного приключения»; тема карт, шулерства и злого рока, преследующего авантюриста);
— определивший систему повторяющихся мотивов, которым суждено будет кочевать по фильмам эмигрантов (мотив корабля, онирические мотивы, автометаописание кинематографа, тема несбыточной мечты о внезапном обогащении);
— определивший основные принципы поэтики зарождающегося феномена кинематографа русского зарубежья (эклектизм стиля, смена трагического финала на хеппи-энд, в данном случае через пробуждение героя-все «ужасные приключения», случившиеся с ним и, читай, с его создателями, не более чем ночной кошмар).
Остановимся чуть подробней лишь на одном, совершенно до сих пор неизученном аспекте истории этого фильма, — на вопросе о расхождениях в его сохранившихся копиях.
Нам известны три варианта «Ужасного приключения». Во-первых, это копия Французской синематеки, восстановленная в 1982 году блестящим реставратором Рене Лиштиг по материалам оригинального негатива на горючей пленке (ее метраж по последним данным — 1673 м). Кроме того, мы имели доступ к двум другим вариантам фильма, полученным Госфильмофондом по обменам ФИАФ из двух киноархивов: это чешская копия (формально она даже чуть полнее французской — 1740 м) и британская (более усеченная — 1380 м). Естественно, что эталонной считается копия Французской синематеки.
Во французской и чешской копиях «Ужасного приключения» главного героя, роль которого исполняет И. Мозжухин, зовут Октав де Гранье. в английской копии он переименован в Генри, в то время как его брат Шарль (актер Ривори) в Англии превратился в Чарльза, а в Чехословакии — в Карла.
Между тем. судя по всему, имя героя было выбрано неслучайно и имеет значение для понимания фильма. Дело в том, что во французской ономастике имя «Октав» имеет глубокие культурные корни. В частности, так звали героя «Исповеди сына века» Альфреда де Мюссе, книги, переклички с которой прочитываются в фильме Протазанова. Как известно. Мюссе написал свой роман, находясь под сильным впечатлением от своего любовного романа с Жорж Санд, остро переживая разрыв отношений. Оставленный любовницей. Мюссе чувствовал себя одиноким ребенком, сыном жестокого века. Возможно, именно поэтому в фильме Протазанова герой Мозжухина наделен подчеркнутым инфантилизмом, а также появляется трогательное и смешное «Общество брошенных детей», пришедшее на смену «Обществу богатых игроков» из «Пиковой дамы». В этой связи интересно отметить, что в английской копии, где куски с «Обществом брошенных детей» отсутствуют, герой сменил свое имя Октав на более привычное для британцев и не связанное с французской литературой имя Генри.
Неслучайно имя «Октав де Гранье» на заре эмиграции маниакально повторяется в фильмах Протазанова и Мозжухина. Забегая вперед, скажем, что в «Правосудии прежде всего» героя опять зовут Октав Гранье, правда, без частички «де» — несмотря на то, что герой этого фильма имеет генеральский чин. принадлежность к дворянскому сословию он почему-то потерял. Впрочем, это произошло уже после того, как французский кинозритель рукоплескал второму Октаву де Гранье в фильме «Дитя карнавала», поставленном весной и выпущенном летом 1921 года Мозжухиным-режиссером. В случае, если наше предположение о литературном источнике этого имени справедливо, оно дает ключ к объяснению культурных корней акцентированного инфантилизма героя Мозжухина в первые годы французской эмиграции.
Второй и последней картиной, снятой Протазановым на студии Ермольева в эмиграции, было «Правосудие прежде всего». Работа над этим фильмом велась уже в Париже и в Монтрее, на студии «Ермольев-синема», летом 1921 года. Степень известности двух картин совершенно несопоставима, хотя в художественном отношении «Правосудие...» ничуть не уступает предыдущей работе Протазанова, сделанной также у Ермольева.
По всей вероятности, «Ужасное приключение» затмило «Правосудие...» в сознании потомков по двум причинам: во-первых, в силу необычной жанровой структуры и высокой степени эмблематичности, во-вторых, в силу благодаря своей физической сохранности.
Как бы то ни было. «Правосудие прежде всего», прекрасно сделанная мелодрама, в которой И. Мотжухин сыграл одну из своих лучших ролей, в гораздо меньшей степени привлекла к себе внимание исследователей — по-видимому, за счет традиционности формы и, в особенности, в силу того, что эта картина считалась утраченной вплоть до середины девяностых годов, когда ее обнаружили в своих фондах и атрибутировали сотрудники Нидерландского киноархива. Демонстрация этого фильма в Болонье на фестивале «Чинема ритровато» в 1996 году была настоящим событием для историков кино.
К сожалению, дошедшая до нас копия с интертитрами на голландское языке, вероятно, является неполной — без очевидных сюжетных лакун, но с нехваткой некоторых сцен, описанных во французской прессе начала 1920-х годов, когда фильм вышел на экраны. Возможно также, что для нидерландского проката по каким-то причинам был сделан перемонтаж (подобно тому, как британцы адаптировали для себя «Ужасное приключение»).
Основания для таких предположений дает описание фильма, приведенное во французской рецензии, опубликованной журналом «Синемагазин»:
«В первой сцене мы видим артистов, собравшихся на читку сценария. И тотчас же действие переключается на персонажей, переживающих драму, — с револьверами, стычками, гневом, слезами и вплоть до гильотины. Сон это или явь? Но нет: из заключительной сцены мы узнаем, что на самом деле никакой драмы не было, а просто мы присутствовали при распределении ролей в одной очень неопределенной мелодраме».
Приведем еще одно свидетельство. На сей раз критик — русский эмигрант. живущий во Франции и имеющий возможность оценить фильм с точки зрения двух культур-знакомой ему не понаслышке русской традиции и нового французского контекста, к которому, как он понимает, эта традиция должна быть адаптирована.
«Тяжелая драма. Французский зритель не привык к таким картинам, и она заканчивается тем, с чего началась — чтением сценария на кинематографической фабрике, сюжетом которого и является „Прежде правосудие“».
В дошедшей до нас копии «Правосудия прежде всего» ничего подобного нет. Картина не имеет ни рамочной конструкции, ни автометаописательной структуры — сюжет развивается как самостоятельная история, а не как фильм внутри фильма. Что касается ощущения, что Действие балансирует на грани «сна и яви», оно, по-видимому, вовсе не вытекает из сюжета, но налагается на его прочтение зрительским воспоминанием о предыдущем, только что просмотренном критиками фильме Протазанова, — «Ужасное приключение». И хотя восприятие «Правосудия...» как онирического действа ощущается в отзывах ряда современников, объясняющих непривычный для себя стиль «стремлением автора, режиссера и исполнителей выйти за рамки традиционного кино и создать, если можно так выразиться „реалистический вымысел“, делающий персонажей как будто вышедшим из сна, или, скорее, ночного кошмара, наложившего на них свой отпечаток», в данном случае у нас нет оснований предполагать, что речь идет об ином варианте фильма — скорее, об ином зрителе.
Зато мы вправе утверждать, что французский оригинальный вариант «Правосудия...» был полнее сохранившегося голландского как минимум за счет пролога и эпилога, отсутствующих в дошедшей до нас прокатной копии. И вполне возможно, это было не единственное их отличие.
Биограф Протазанова Михаил Арлазоров в своей книге приводит интересное свидетельство из устных воспоминаний самого режиссёра: «...Протазанов снимает картинку „Правосудие прежде всего“. В 1923 году под названием „Слуга слепого долга“ она демонстрировалась и на советском экране.
Спустя много лет, выступая перед советскими кинематографистами, Протазанов рассказывал про детали, придуманные им для этого фильма.
У прокурора в квартире есть отдельная комната. В этой комнате стоит гильотина и клетка с мышами. И вот, когда он готовил свою обвинительную речь, он обыкновенно гильотинировал несколько мышей ...»
В пересказе подобная сцена выглядит настолько комически что кажется будто Арлазоров перепутал, либо Протазанов пошутил. И тем не менее перед нами свидетельство. В случае, если сцена с гильотинированием мышей действительно была в фильме, ее трудно представить себе, как сугубо драматический эпизод, это сразу нарушило бы чистоту жанра. Подобное смешение высоких и низких жанровых структур в рамках одного фильма, также, как и присутствие в нем мотивов онирического и автометаописательного характера, сразу вписали бы «Правосудие...» в традицию эмигрантского кино, с характерным для него феноменом «культурного кентавра».
Между тем в доступной нам копии фильм предстает как редкий для русского кинозарубежья (особенно — французского) пример жестокой мелодрамы, а вернее—как уникальное для эмигрантского кино продолжение традиции русской психологической драмы, со страстями, с ревностью, сжигающей героев, с трагическим финалом, описанным Ю. Цивьяном как хрестоматийный прием русского дореволюционного кино7. В эмиграции, как правило, трагический финал сменялся на хеппи-энд, иной раз искусственно приклеенный в качестве второй коды. Приведенные выше выдержки из рецензий свидетельствуют о том, что рамочная конструкция во французском, оригинальном варианте «Правосудия...», превращая драматическую судьбу героев из «жизни на экране» в сценарный вымысел «фильма в фильме» и, тем самым, уничтожая трагедийность сюжета, как раз и создавала второй финал. История же безжалостного прокурора Октава Гранье и благородной натурщицы Ивонны — чистая мелодрама. Однако по отношению к истории фильма Протазанова «Прокурор» (1917), ремейком которого является «Правосудие....», в дошедшей до нас копии сюжет последнего несколько смягчен.
Приведем пересказ «Прокурора» по книге С.С. Гинзбурга: «Возлюбленная прокурора Овсена (И. Мозжухин) шансонеточная певица Бетси (Н. Лисенко) уходит от него потому, что он, выступая на суде как прокурор, остается глухим к велениям чувства, безжалостным слугой Закона. Через некоторое время Бетси из ревности убивает своего нового возлюбленного; Ольсен, продолжающий ее любить, те не менее, добровольно берется обвинять ее на суде. О добивается осуждения Бетси, но приходит к сознанию, что жил неправильно, позволив себе судить людей, сделав себя слугой выдуманного людьми Закона. Выхода нет: Ольсен кончает жизнь самоубийством».
В «Правосудии...» натурщица Ивонна (все та же Лисенко), пришедшая на смену «шансонеточной певице Бетси», убивает неравнодушного к ней скульптора Гравича вовсе не из ревности, а во имя любви к прокурору Октаву Гранье (бывшему Ольсену — его роль также исполняет Мозжухин), которого она защищает от ложного обвинения в пособничестве шпионажу. Шпионом неизвестной державы является как раз Гравич, (интересно, что некоторые критики воспринимают его как русского, хотя прямых указаний на это в сохранившейся копии нет). Ивонна узнает о том, что вероломный друг прокурора, скульптор Гравич, организовал на него покушение с целью хищения документов государственной важности и, чтобы себя обезопасить, фа подделал расписку Гранье, якобы получившего деньги за добровольную передачу этих документов. Спасая возлюбленного, Ивонна убивает Гравича выстрелом из пистолета. В обвинительной речи беспощадный прокурор требует высшей меры наказания для своей бывшей невесты, по его убеждению, изменившей ему, а затем застрелившей своего любовника. Ивонна благородно молчит, не желая бросать тень на репутацию прокурора. После оглашения приговора Октав Гранье не выдерживает борьбы между чувством и долгом и отправляется в тюрьму для того, чтобы в последний раз навестить Ивонну. Но поздно — приговор уже приведен в исполнение. Тюремщики передают прокурору евангелие, которое читала перед казнью осужденная. Страница с изречением «Не судите, да и не судимы будете» заложена документами, неопровержимо доказывающими невиновность Ивонны и ее самозабвенную любовь к человеку, обрекшему ее на казнь.
Потрясенный прокурор уезжает из тюрьмы. Последний кадр «Правосудия...» в голландской копии — Октав Гранье, сидя в автомобиле подносит руку к груди.
По этому кадру зритель предполагает, что раскаявшемуся прокурору плохо с сердцем. Этот жест как бы выражает его душевную боль.
На самом деле, судя по достаточно подробному описанию фильма приведенному в рекламном проспекте, выпущенном к премьере фильма дистрибьютором («Пате-консорциум-синема»), в оригинальной версии была еще одна сцена, либо не сохранившаяся, либо намеренно сокращенная прокатчиками в голландской копии. «Октав Гранье, в полубезумном состоянии, с камнем на душе, мучаясь от угрызений совести, уезжает [из тюрьмы — Н.Н.]. Он садится в автомобиль, а затем на пороге его дома, шофер в ужасе отпрянет [от открытой двери машины — Н.Н.], увидев у своих ног бездыханное тело Главного Прокурора.
Судя по этой цитате, оригинальная версия «Правосудия...» заканчивалась либо так же как «Прокурор» (сидя в автомобиле, Гранье подносил руку к груди для того, чтобы достать револьвер и застрелиться — Прокурор сам себе обвинитель, судья и палач), либо немного иначе (находясь в автомобиле, Гранье умирал от разрыва сердца — Божий суд совершался над человеком, который всю жизнь безжалостно творил над другими суд человеческий). В любом случае, драматическая линия фильма заканчивалась в оригинале смертью героя.
Чтобы уже окончательно запутать читателя, отметим, что в рекламном проспекте ни слова не говорится о рамочной конструкции, низводящей историю до уровня сценария, который обсуждается на студии. Объяснения этому у нас нет, поскольку предположи, что на французской премьере демонстрировалась версия отличная от французской прокатной, просто несложно.
В целом французская критика приняли «Правосудие...» почти восторженно. Главный упрек (неточность реалий) можно списать на некоторую ревность к пришельцам, пожаловавшим в чужой монастырь со своим уставом. Судопроизводство, тем более российское, где во все времена такой это дышло, — неудачная тема для международного ремейка. И, тем не менее, журналисты склонны простить талантливым кинематографистам некоторые фактологические неувязки и логические промахи. Европейский рецензент справедливо отмечает, что по французскому законодательству, например, прокурору никогда не доверили бы вести дело против собственной невесты, но тут же отступается, говоря, что многочисленные нестыковки подобного рода попросту не замечаешь, поскольку фильм захватывает зрителя. Кроме того, критиков, по их собственному признанию, обезоружил автор, перед началом просмотра раздавший «листовку» следующего содержания:
«Я заранее знаю, что критика упрекнет меня в том, что моя драма не во всем соответствует исторической достоверности. Однако реальная жизнь, плоская и монотонная, даже в самые трагические моменты не способна привлечь внимание зрителей, не способна взбудоражить их ум и чувствительность.
И для того, чтобы точнее выразить свою мысль и чётче очертить психологию моих героев, я изложил сюжет в намеренно утрированной форме». Понятно, что после подобной мольбы о снисхождении количество беспощадных Октавов Гранье в среде французских журналистов должно было резко сократиться.
Интересно, кто выступал в роли этого автора, взывающего к пощаде? Текст обращения написал, скорее всего, сам режиссер. Но как-то трудно представить себе элегантного и барственного Протазанова раздающим петицию. Зато довольно естественно увидеть в этой роли Мозжухина. Обаятельный актер, уже приобретший во Франции некоторую популярность, — на рекламном проспекте «Правосудия...» его имя напечатано крупными буквами: «Месье Мозжухин, известный по великолепному исполнению главной роли в фильме „Дитя карнавала“».
У организаторов премьеры должен был быть расчет на то, что человек романской культуры в принципе не может устоять перед шармом большого (да еще столь талантливого) ребенка, извиняющегося за свои ошибки. Тем более что на заре эмиграции, пока еще казалось, что большевики продержатся недолго, отношение французов к русским беженцам было радушное и сочувственное.
Предположим, что «автором» «Правосудия...» воспринимался Мозжухин. Неслучайно во всех фильмографиях именно он значится автором сценария. Так ли это? Найденная в Нидерландах копия сохранилась без вступительных титров. Сценарист «Прокурора» в фильмографии В. Вишневского не указанно вряд ли им был Мозжухин, поскольку до эмиграции он в этой Роли почти не выступал. Как правило, сценарии к своим фильмам в дореволюционные годы писал сам Протазанов. В эмиграции же Мозжухин часто выступал в качестве автора или соавтора сценария и дважды — в качестве режиссера («Дитя карнавала» и «Костер пылающий»). Мог ли он быть сценаристом «Правосудия...» в том случае, если он не был сценаристом «Прокурора»? А если Мозжухин все же был сценаристом «Прокурора», можно ли представить себе Протазанова, безусловного лидера фабрики Ермольева в предреволюционные годы, ставящего фильм практически под руководством своего, пусть даже ведущего, актера, а потом, в эмиграции, вернувшегося к этому же сценарию для его повторной реализации? По всему, что мы знаем о характере Протазанова и о его статусе на студии, поверить в это довольно трудно. Его жанровая гибкость и социальный конформизм дают основания считать его гениальным ремесленником, но в любой ситуации он оставался бесспорным лидером.
Между тем во французских рецензиях имя Протазанова просто упоминается. В основном отзывы критиков на «Правосудие...» восторженные («Это успех, настоящий успех»), но в первую очередь фильм представлен, как актерский успех Мозжухина («Это актер кино в полном смысле этого слова. Он не играет, он живет»). Хвалят Лисенко («драматический темперамент»). Отмечают сценарий (приписываемый Мозжухину) — «Это драма. <...> Мощная, ужасная. Драма с двумя героями. Правосудие и Любовь. Они Она. К тому же это жестокий урок для тех, кому выпала тяжкая доля судить людей и распоряжаться их жизнью и смертью. На сей раз он ошибся. Обвиняемая невиновна. Но, увы, он узнает о своей роковой ошибке лишь тогда, когда ужасная машина правосудия выполнит свою страшную работу». О режиссере — снисходительно: «Фильм очень ловко поставлен, в техническом отношении он безупречен. Ясное изображение, точно использованные ’ световые эффекты, делают этот прекрасный фильм еще более значительным произведением искусства, к чести его режиссера и „Пате-консорциум- синема“ [характерно, что фильм у современников ассоциируется в первую очередь со знакомой им французской фирмой, обеспечившей его прокат, а не с новой для них русской производственной компанией — Н.Н.]. Но даже в тех редких случаях, когда режиссеру отдают должное о нем все равно говорят анонимно и подчиненно по отношению к сценаристу „Автор знает, чего он хочет и куда он нас ведет, он направляетнас ясно и прямо. <...>. А какая режиссура! Отличная картинка, очень реалистичная постановка. Глубокий сюжет. Высокая степень драматической напряженности“.
Не следует ли из этого, что Мозжухин во Франции несколько потеснил своего режиссера? Складывается впечатление, что течении первых полутора лет после переезда во Францию статус Протазанова на ермольевской фабрике сильно изменился. Если перед отъездом из Ялты он был правой рукой продюсера, ведущим режиссёром, лидером, на которого Ермольев оставил фабрику, уезжая „на разведку“ во Францию, чтобы организовать эмиграцию своей студии (4 апреля 119 г. — 8 января 1920 г.), то по приезде в Париж оказалось, что первый и главный отодвинут в сторону. „Ужасное приключение“ — фильм, ставший символом эмигрантского кино для потомков, современниками был принят неважно. Зато этот фильм дал толчок для самостоятельной работы Мозжухина — его Октав де» Гранье в фильме «Дитя карнавала» был принят восторженно. Затем этот успех был закреплен в фильме «Правосудие прежде всего», но опять-таки как успех Мозжухина. Для Мозжухина «Правосудие...» — это чрезвычайно важная картина, в многом — недооценено важная. Тема раздвоения героя, мечущегося между долгом и чувством подобно персонажу трагедии эпохи классицизма, знакомая французскому зрителю со времён Корнеля и Расина, имеет также и русские культурные корни, прорастающие из религиозно-мистического кинематографа конца десятых годов (в частности, это отсылка к фильму Протазанова «Сатана Ликующий» где Мозжухин физически един в двух лицах, а также к фильму «Член парламента» где он исполняет роли героев-двойников). Образ Октава Гранье в «Правосудии...» перекидывает мостик между находкой Протазанова и Блажевич и эмигрантскими фильмами Мозжухина: его режиссерской работой, фильмом «Костер пылающий», где он появляется в нескольких ролях одновременно, а затем-фильмом Марселя Л’Эрбье «Покойный Матиас Паскаль», где оборотничество Мозжухина, традиционно трактуемое как пиранделлизм, является не в меньшей степени наследием протазановизма, наложившего свой отпечаток на личность и имидж великого актера.
Судя по всему, «Правосудие прежде всего», это фильм, окончательно определивший статус Мозжухина в эмиграции, наверное, не без помощи продюсера, сделавшего ставку на главного актера своей студии и позволившего снизить статус главного режиссера. Сотрудничество Протазанова с Ермольевым на этом прекратилось.
Нусинова Н. И. Протазанов в эмиграции // Киноведческие записки. 2008. № 88. С. 87-103.