Лишь к одному его фильму я написал музыку, хотя еще в трех случаях это предполагалось. Словно чье-то колдовство мешало нашей совместной работе: на «Чужих письмах» я заболел, от «Голоса» был вынужден отказаться из-за совпадения сроков с другими, ранее начатыми или вновь воскресшими работами. А с «Объяснением в любви» я не справился. Я не мог победить таких мощных конкурентов, как Бах, Вивальди и Малер, музыкой которых Авербах воспользовался «для монтажа». А, как известно, то, подо что монтируется фильм, прирастает к нему так прочно, что замене уже не поддается. Как только я увидел материал фильма с этими божественными «черновыми» фонограммами, то тут же заявил, что делать здесь нечего. Однако Авербах не верил мне (он хотел верить в меня), и пришлось экспериментально доказывать свою правоту и бессилие: я добросовестно написал своими нотами чужую музыку, понимая, что обезьянничать стыдно. И, конечно, она не выдержала сопоставления с образцами…
С «Фантазиями Фарятьева» тоже не все шло гладко из-за бесконечных организационных трудностей (неудобные сроки записи, необходимость сочинять без инструментов, ибо в гостиничных номерах рояли не водятся). Однако сама работа шла у меня легко, и итог режиссера устроил. Так что встреча с ним состоялась (и слава богу, иначе после неудачи с «Объяснением в любви» я мучился бы комплексами).
Уж очень мне был интересен этот человек, так не похожий характером на многих представителей своей волюнтаристской профессии, к тому же такой интеллигентный и эрудированный, что казалось — вот ведь и музыку он знает лучше меня, и, наверно, живопись лучше своих художников, и психологически впереди своих собеседников, и оригинален не умышленно, а от природы…
Фильмы его все необычные, и есть у него самое главное для художника, рабочим материалом которого является время. Его экранное время — не метрономическое, не среднестатистическое, оно гибкое и пластичное, оно ему подчинено: хочет — и затянет эпизод до бесконечности, но все равно будет интересно. На знаменитых актеров он смотрел собственными глазами, не поддаваясь гипнозу приросших масок, поручая им неожиданные роли (Богатырев в «Объяснении в любви», Миронов в «Фантазиях Фарятьева»), словно придуманные «наоборот».
Но потом оказывалось — удивительно верно угадан тайный вакуум в душе актера. Самое же главное — горькая лирическая интонация его фильмов, так отличающая их, объединяющая самые антагонистические образы авторским сочувствием — несентиментальным, критическим, словно сопоставляющим идеальный замысел природы относительно данного человека с конкретным воплощением: «Вот каков этот человек, а мог бы быть вот таким!» Это и выделяет Авербаха среди интеллигентных эрудитов, обычно склонных более к иронической философичности, — способность любить людей такими, какие они есть.
Шнитке А. Памяти человека и художника // Копылова Р. Илья Авербах. Л.: Всесоюзное бюро пропаганды киноискусства, 1987.