Одним из первых производителей, с кем пересеклись деловые интересы владельцев «Цезарь-Фильм», был Иосиф Ермольев. Весной 1922 г. он свернул дела «Ермольев-Синема» во Франции и перебрался в Германию. Выгоды этого решения казались очевидными: дешевизна кинопроизводства (затраты на производство большой картины не превышали тогда пяти тысяч долларов,
обещая чуть ли не десятикратные прибыли в твердой валюте при продаже за границу) и близость к российскому рынку, к которому в первые годы эмиграции тяготели российские кинопредприниматели. Прежде чем развернуть производство на новом месте, Ермольев продал обществу П. Антика «Викинг-Фильм» права на прокат своих картин, снятых еще в России («Отец Сергий», «Черная стая»), а также во Франции («Член парламента»,
«1000 и одна ночь», «Дитя карнавала» и др.). Это известие было принято эмигрантским обозревателем с воодушевлением: «Скоро русская и немецкая публика увидит настоящие русские картины из русской жизни, а не те псевдорусские картины, которые мастерятся местными обществами под сенью развесистой клюквы»^[1].

Действительно, в германской аудитории ермольевские фильмы произвели сенсацию, и это пришлось по душе эмигрантам, увидевшим в них черты нового отечественного экранного стиля: «Стиль этот, найденный русской кинематографией, можно характеризовать как стиль камерный, где душа преобладает над техникой, исполнение — над внешней декоративной отделкой. И надо сознаться, что после американизации мировой кинематографии русская картина, хотя бы технически слабая и по сюжету наивная, своей простотой, искренностью и непосредственностью не может не покорять сердец.
<...> В своих постановках И<осиф> Н<иколаевич> пользуется богатством русской литературы и нельзя не порадоваться тому, что русские сюжеты находятся в опытных руках человека, относящегося к ним бережливо и с любовью»^[2].

На средства, полученные от сделки с П. Антиком, Ермольев развернул новое производство. Летом того же года он приобрел кинофабрику близ Мюнхена — «самое большое в Европе ателье, снабженное всеми новейшими усовершенствованиями в области кинотехники. Достопримечательностью его является вращающийся пол, на котором устанавливаются декорации и установки для съемки, благодаря чему съемки при солнечном освещении могут производиться целый день, так как пол вращается вместе со всей постановкой в желаемом направлении по движению солнца»^[3]. Зимой 1923 г. на кинофабрике уже кипела работа: «После Москвы, Крыма, Парижа Ермольев наконец осел в Мюнхене. Купил крупное ателье и приступил к съемкам. Прошел короткий срок, и уже первая картина в его производстве „Ее грех“ закончена. Уже начаты съемки второй картины — „Зигзаги жизни“. Из русских актеров у Ермольева снимаются Пювская, Гайдаров, Рунич. Ставит картины под руководством Ермольева режиссер Азагаров»^[4].

«Намечаются к постановке: „Смысл жизни“ — оригинальный оккультный сценарий режиссера Азагарова, „Горничная Дженни“ — сценарий О.В. Пювской и В.Г. Гайдарова, „Саббатай-Цви — Лже-Мессия“, „Разбойники“ (по Шиллеру), оккультный роман Крыжановской<-Рочестер> „Два сфинкса“ — сценарий АА Морского, роман В.Я. Куликовского „Ее грех“ и много других»^[5].

Одновременно с этим Ермольев укреплял свои позиции на германском кинорынке. Им «была приобретена также в южной Германии фабрика пленки. В настоящее время Ермольевым приобретен пакет акций крупного кинематографического общества „Орбис-Фильм“, имеющий ряд прокатных отделений в Германии. Этот пакет акций дал большинство голосов И.Н. Ермольеву, который и стал председателем правления этого общества»^[6]. К весне 1923 г. относится и его деловой альянс с хозяевами «Цезарь-Фильм», хотя первые договоренности, очевидно, появились еще предыдущей осенью^[7]. По условиям сделки фабрикант предоставил прокатчикам на два года «генеральное представительство своей фирмы на весь мир, т.е. монопольное право эксплуатации и продажи всех фильм производства Ермольева в Мюнхене или в других местах Германии». Покрывая половину производственных издержек Ермольева в виде наличных авансов (сумма каждого не должна была превышать 5000 американских долларов), Венгеров и Рабинович получали права на прокат четырех постановок, «качеством не хуже фильм его заграничного производства». Сюжеты и сценарии снимаемых картин должны были согласовываться заранее, при этом прокатчики имели право «периодически посещать павильон Ермольева для того, чтобы убедиться в производстве фильм для Компании»^[8].

Педантичное описание всех типовых и форс-мажорных сторон сделки, оговоренное многочисленными обязательствами сторон, наглядно демонстрирует особенности русского кинобизнеса в Германии и убеждает в том, что он отличался непредсказуемостью и большими рисками^[9]. Как показали события, предусмотрительность участников соглашения оказалась нелишней. В конце ноября, сославшись на личные финансовые проблемы, Харитонов покинул «Цезарь-Фильм», и его уход парализовал работу компании и ее партнерские соглашения, в том числе и с Ермольевым. Венгерову и Рабиновичу не осталось ничего иного, как объявить о ликвидации дела и вернуться к самостоятельной деятельности^[10].

Между тем Ермольев, ревниво следивший за успехом русских постановок давнего конкурента Харитонова, решил предложить им альтернативу. Весной 1923 г. стало известно, что он «носится с мыслью снять картину „Тарас Бульба“. Ставить ее будет он сам и предполагает придать ей крупный масштаб»^[11]. В середине августа подготовительная работа на мюнхенской кинофабрике была завершена. «В этой картине И.Н. Ермольев впервые выступит в качестве режиссера, и дебют кинофабриканта на новом поприще должен ожидаться с большим интересом»^[12]. В ноябре съемки фильма, получившего двухсерийный формат, завершились^[13], а в середине января 1924 г. фабрикант опубликовал объявление: «Товарищество кинофабрик И.Н. Ермольева (Москва — Ялта — Париж — Мюнхен) закончило под личным художественным руководством И.Н. Ермольева грандиозную постановку 238-й фильмы^[14] „Тарас Бульба“ по повести Н.В. Гоголя»^[15].

Явно играя на опережение харитоновской постановки, Ермольев выпустил свою картину в начале июня того же года. Зритель, посмотревший картину до выхода на экран, не пожалел комплиментов в адрес ее создателей: «Постановка является событием в русской кинематографии. „Тарас Бульба“ — это, прежде всего, крупнейшая картина, выпущенная русской кинофабрикой, и в этом большая заслуга И.Н. Ермольева. Одним ударом он выдвинул русское кинотворчество в первые ряды мировой кинематографии. Это необходимо отметить, тем более что, лишившись своих прежних сотрудников, И.Н. Ермольев один прибыл в Германию и с недюжинной энергией за короткое время достиг необычайных результатов. <...> Начиная с бурсы, с описания украинской деревни и Запорожской Сечи... красной нитью тянется бережное отношение к памяти Гоголя, к русским обычаям, к русскому укладу. И все это на чужбине, где-то под Мюнхеном! Поставлена картина сильной и уверенной рукой. И.Н. Ермольев открыл нам нового талантливого режиссера Вл. Стрижевского, режиссера не одностороннего, обнаружившего широту, энергию и уверенную руку в массовых сценах и тонкое психологическое понимание в сценах одиночных»^[16].

На рядовых зрителей картина произвела благоприятное впечатление, хотя его подпортили технические несуразицы показа: «Очень досадно, что серийную картину, рассчитанную на два вечера, пустили в один вечер, сделав при этом чисто случайные сокращения: вырезали не только красивые сцены на Днепре, но и полные юмора сцены на малороссийской ярмарке. Автор сценария допустил некоторые изменения в гоголевской повести. Не все из них заслуживают одобрения... Не хватает в нужных местах Grofiaufnahme... Портит картину плохо подобранная музыка, например, казацкая пирушка сопровождается вальсами из „Евгения Онегина“! Хочется пожелать, чтобы и в дальнейшем русские кинообщества брали бы сюжеты из родной литературы; это мало использованный источник, обращаясь к которому можно избежать пошлых бульварных киносценариев»^[17]. Кое-кому показалось, что «автор сценария допустил некоторые изменения гоголевской повести, из которых не все одинаково удачны», но «в общем чувствуется, что руководители постановки отнеслись к своей трудной задаче любовно»^[18].

Возможно, эти похвалы питались своеобразным патриотизмом русских берлинцев: когда в августе Ермольев привез картину в Париж, она была встречена холодно: «Все заставляет предполагать значительность кин<емат>ографического произведения. Однако картина разочаровывает. Постановка пестрит шероховатостями и некоторой небрежностью. Бутафория построек часто бросается в глаза, и, кажется, это расхолаживает не только зрителей, но и актеров картины. <...> Такие детали, как папахи на запорожских казаках образца войны 1914-1918 годов, неприятно действуют и выводят зрителя из общего колорита эпохи. Массовые сцены тоже неубедительны» ^[19].