«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.
Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.
Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.
«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».
Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.
Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».
Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.
Начну с крохотного предисловия. В начале восьмидесятых — точной даты не помню — я впервые вылетел в кап. страну, а именно во Францию, прямо в Париж. Пригласил меня внук Сергея Ивановича Щукина, всемирно известного коллекционера, дабы сочинить сценарий документального фильма о его знаменитом деде. Мы никогда с этим внуком не виделись — успели только обменяться парой-тройкой писем. Я послал ему в подарок свою первую книгу (о режиссере Барнете), и поскольку он был прекрасно осведомлен о русском кинематографе, мы сразу нашли общий язык. Он знал, что я работаю в кинотеатре Госфильмофонда «Иллюзион», что дружу с Верой Дмитриевной Ханжонковой: к тому же: говоря с ним по телефону, я ненароком упомянул, что близко знаком с Анель Судакевич, звездой экрана 1920-х годов.
Он запомнил и, наверное, поэтому поспешил сказать мне при встрече, что у его друзей сейчас гостит тоже звезда и тоже русского (точнее, советского) кино двадцатых Анна Стэн: может, я хочу повидать ее? Я слегка онемел от радости и, естественно, тут же захотел. Как не хотеть?! Когда-то одна из самых красивых и талантливых звезд русского экрана! Героиня Барнета! Теперь (то есть тогда) ей было уже за семьдесят. Внук позвонил друзьям, соединился с Анной Петровной, речисто представил меня, я взял трубку и попросил о коротком свидании.
В назначенный час я явился. Анна Стэн оказалась по-прежнему очень красива. Моложава. Подвижна. Улыбчива.
После того как она узнала (по телефону), что я близко дружен с Судакевич, она стала совсем дружелюбной, душевной, расспросила про неё — они вместе снимались в фильме «Земля в плену». Просила передать привет, но, когда я предложил тут же позвонить Анель Алексеевне в Москву, она вежливо отказалась — «в другой раз». Мы болтали, перебирали знакомые имена, я записывал самое интересное в свой «безразмерный дневник», и вдруг в разговоре всплыло имя Эйзенштейна. Оказалось, что она виделась с ним в Берлине — «кажется, в 1929-м или 1930-м годе» (так она произнесла это). У нее была актерская память. Она все помнила, даже мелкие подробности. И она разрешила мне записывать. Вот вкратце наша беседа (запись в моем дневнике, конечно, много больше):
— Да, мы виделись...
— Но вы ведь не были с ним знакомы?
— Не были... Мы тогда просто обедали в «Адлоне». Я, мой настоящий муж (известный режиссер Федор Оцеп. — М. К.) и мой будущий муж (продюсер Юджин Френке, он же Евгений Френкель, также выходец из России. — М. К.). Сидели втроем. Вдруг к нам подошел Тиссэ. Оператор Тиссэ. Я не была с ним знакома, но он видел меня несколько раз в «Межрабпоме», знал, что я — это я. О, он был уже тогда знаменитость! Я, конечно, тоже о нем слышала. Но никогда, можете мне поверить, не видела. Он представился, потом подсел к нам, стал расспрашивать и сказал, что здесь в Берлине он с Эйзенштейном. Сейчас он как раз тут. Тоже обедает. Спросил: «Хотите с ним познакомиться?»
— Они жили в «Адлоне»? — спросил я.
— Нет, по-моему. Просто обедали там. Мы (с ударением! — М. К.) жили в «Адлоне»... Ну вот, он спросил: «Не хотите с ним познакомиться?» Я пожала плечами. Оцеп тоже, а мой Юджин так взволновался. Даже закричал: «Это же великий режиссер! Ты же видела его „Броненосец“! Как можно упустить такой шанс?!» Тиссэ сказал, что поговорит с ним. Но Юджин воспротивился: «Он гость! Неудобно приглашать его к себе. Давайте сами подойдем к нему». Оцеп наотрез отказался почему-то. Было у него какое-то предубеждение. Не знаю какое. А мы с Юджином пошли. Тиссэ взялся нас проводить... Мы подошли, поздоровались. Тиссэ нас представил. Эйзенштейн был один и, знаете, он так обрадовался, так радушно нас встретил... точно ждал. Можете мне поверить. Сам притащил для меня стул, усадил рядом, спросил вина. Хотя так и оставил свой бокал нетронутым. Разговорился — и сразу сказал, что я вылитая Перл Уайт... Ну, это мне уже многие говорили и в России, и в Германии — что мы похожи. Сказал, что это его любимая актриса... Потом? Потом сказал: «Я как раз только что видел ваш фильм». Я подумала, он про «Живой труп» (немецкий фильм Оцепа. — М.К.) — он тогда недавно вышел. Простодушно спросила его: «А вы уже видели?» А он имел в виду «Белый орел»... Рассказик, говорит, так себе. А фильм... что взять с Протазанова! Если б не Мейерхольд... Я возразила: «Ну почему же „что взять“? Разве „Аэлита“ плохой фильм?» Про свои фильмы спросить не отважилась. Kогда я это сказала, он совсем развеселился, даже отбарабанив себя по коленкам — вот так! «Да, да, говорит, ваша правда. Из памяти вышибло. Очень смешной фильм! Костюмы там у марсиан этих... о! Такие хулиганские! Чистый фарс Нет. Протазанов — молодец! Вытащил на экран Мейера. Ради него одного стоит смотреть! Зря он только так размалевал. Оставил бы как есть... Хотя, скорей всего, это Старик сам придумал».
Потом спросил: «А как вам с ним работалось?» Я сказала, что с Мейерхольдом мы на съемке практически, но общались. Я работала с Качаловым. Для меня он был, как Бог... Тут Эйзенштейн снова засмеялся: «Ну какой он Бог. Бог из машины... Истукан, полено». Да, так прямо и сказал. «Пузом играет... всё, что он умеет. Бог — Мейерхольд». И добавил, так, чуточку вздохнув: «И наивный, как Бог — Дитя!» А я действительно общалась с Мейерхольдом только один раз. И то недолго. Запомнила только, как он все показывал мне: как надо держать пистолет, как надо его ронять, как прятать. Умучил своей механикой-биомеханикой».
Тут засмеялся я, вспомнив Анель: как жаловалась мне она на Ильинского, который мучил се биомеханикой на съемках «Поцелуя Мери Пикфорд». Лишь позже я мысленно спохватился, осознав последнюю фразу: «наивный, как Бог... Дитя». Это нужно было переварить: похоже, взгляд ученика угодил в корень! И тут же пришла невольная мысль: «А сам Эйзенштейн? Не был ли и он такое же дитя?
— Нет, — продолжала Анна Петровна, — Эйзенштейн был на редкость обаятельным парнем. Сделал мне комплимент за «Девушку с коробкой» — я все-таки напросилась. Ну, не только мне. И Полю, и Бирман... ну и Барнету на тему. Он его хорошо знал. Сказал, что из всех советских комедий наша у него на третьем месте. На первом у него «Мисс Менд». Это фильм моего Оцепа... а Эйзенштейн даже не вспомнил про него. На втором «Мистер Вест» с Хохловой. Это пародия на американские фильмы. Вы смотрели, конечно... Он сказал, помню, что самое смачное в комедии — это эксцентрика. Очень-очень хвалил у нас любовную сцену в пустой комнате... вы помните? Все шутил. Даже процитировал какой-то стишок, очень смешной, но я вспомнила две строчки: «Любым путем, дорогой, тропкой/ Спеши на „Девушку с коробкой“». Потом часто барабанили это... Я даже подумала, не сам ли он это сочинил? Еще он сказал, что тоже хочет ставить комедию. Веселую и страшную. Кажется, так и не поставил, да?
— А чем кончился ваш разговор?
— Я сказала: «Вот, мол, все думаем про Америку. Хотим туда. Юджин уговаривает». Эйзенштейн снова прихлопнул себя но коленке: «Правильно уговаривает! Руку, товарищ!» Пожал руку Юджину: «Надо попытать себя Голливудом!
Мы тоже и туда же. Я буду там снимать фильм. Приезжайте, да поскорее. Я дам вам большущую роль. Прославитесь на весь крещеный и некрещеный мир!» Так сказал. И так это развел ручками...
Анна Петровна улыбнулась:
— Я не больно и поверила. Да ведь актеры, знаете, такие... Всегда украдкой думают: а вдруг? Ну а потом мы уже говорили о другом. О Германии. О Достоевском. Оцеп собирался ставить «Карамазовых». Когда я сказала это, Эйзенштейн рассмеялся: «Так-так-так, Толстой. Достоевский... выше некуда! Теперь разве только „Лука Мудищев“». А я, ей-богу. первый раз услышала про это — не поняла! Покосилась на Юджина, но он тоже не понял, о чем речь... Но, конечно, я догадалась, что это какая-то непристойность. Ну а Эйзенштейн, увидев наше удивление, засмеялся и так вот замахал рукой...
— Как я понимаю, говорили только вы да Эйзенштейн. А что другие, помалкивали?
— Да... Тиссэ и Юджин только слушали. Помню, что Тиссэ куда-то торопился, то ли он приехал откуда-то, толи уезжал...
— А где же был Александров?
— А кто это такой? Никого больше не было...
— Понятно... О чем вы ещё говорили?
— Сейчас вспомню. Он рассказывал о Пудовкине. Мы как раз собирались идти смотреть его фильм. В торгпредстве. Он очень его расхваливал... А ещё он сделал на наших глазах рисунок. Прямо на обложке меню. И подарил мне. Нарисовал официанта. Очень смешной. И подписал по-немецки «В Адлоне». Он у меня сохранился, но он в Америке.
Я спросил, не хочет ли она приехать в Москву, еще предложил позвонить — она снова отрицательно покачала головой. Я не знал тогда, что увижу ее еще раз, через несколько лет — уже в Калифорнии. И рисунок увижу и даже cфотографирую его... Только вдруг, когда мы уже прощались, она неожиданно сказала: «А вообще мне ваш Эйзенштейн понравился. Веселый парень...»
«А вы ему? — спросил я. Как вы думаете?»
Она широко и чуточку озорно подмигнула мне: «Я думаю, он немножко влюбился в меня. Так показалось».
«Что ж, — сказал я, — это было бы неудивительно».
...Я воскресил эту встречу, как живой, чуть-чуть озорной лучик, бросающий на лик великого режиссера еще одну характерную светотень.
<...>
Кушниров М.А. Эйзенштейн. М., 2016. C. 214-218.