Об отце писать трудно. В разные периоды жизни воспринимаешь его по-разному.
В раннем детстве очень редкое общение было радостным. И не только из-за приносимых иногда в дом вкусностей. Хотя... 42-й год, эвакуация в Сталинабад с киностудией «Детфильм». Не голод, конечно, не блокадный Ленинград и даже не Москва, куда родители иногда с оказией посылали немного муки или риса (не всегда доходило). Но на семью из четырёх человек не хватало, приходилось подрабатывать. Правда, отец никогда не умел (или не хотел) сорвать чего-нибудь налево. Концерт в загородном таджикском совхозе принёс завидный гонорар — несколько килограммов абрикосового повидла. Плотный куб, никак не пакованный. И вот отец на вытянутых руках, пешком, чёрной южной ночью, через незнакомые кишлаки, где из-за дувалов лают собаки, несколько километров нёс этот куб в недостроенный домспец, где нас разместили. Мне пять лет, и мне сладко. А отец день пролежал, и несколько дней болели руки и спина.
В подростковом возрасте — отторжение, сопротивление. Хотя его популярность, особенно среди мальчишек, ставила меня в особое положение и охраняла от множества дворовых и школьных неприятностей, делала почти неприкасаемым. А популярность была огромной — загадочная фигура экранного шпиона или фашиста притягивала. Даже Виктор Астафьев вспоминает о реакции сибирских мальчишек на появление на экране Андрея Файта.
Для меня же он был хотя и живущим вместе с нами, но не очень понятным человеком. Он даже спал за перегородкой, разделявшей нашу комнату в огромной семейной квартире деда, маминого отца, населенной многочисленными родственниками. В другой, большей части комнаты, жили мы с мамой и братом Костей. Здесь мы занимались, здесь обедали, часто втроём — ведь отец много работал. Здесь мы наряжали ёлку, которую приносил отец и устанавливал в деревянный крест.
Насколько я понимаю, специально моим воспитанием отец не занимался. В театр изредка меня водила мама, в музей и консерваторию — мамина младшая сестра. Отец из всех своих многочисленных поездок привозил книги, бывшие в Москве дефицитом. Плотнику из Театра киноактёра он заказал книжные полки. Они и сейчас в моей комнате. Однажды он привёз собрание сочинений Толстого. С тех пор любимой русской прозой для меня стали «Казаки» и «Хаджи-Мурат». Хотя учили меня читать в четыре года не по букварю, а по книгам Хемингуэя и Дос Пасоса (в эвакуации других не было, отец брал их у Юткевича).
Никогда за 39 лет мы не говорили с отцом всерьёз. Ни об искусстве, ни о политике, ни о смысле жизни. Он вообще был, мягко говоря, молчалив и сдержан в проявлении эмоций. Думаю, что свободно и легко он разговаривал только в одном случае. По субботам часто приходили часов в одиннадцать вечера мамина сестра с мужем, жившие отдельно. Мужчины выставляли по четвертинке водки, закуска более чем скромная. Они сидели иногда до утра и разговаривали. О чём — не знаю, я спал за шкафом. Однажды дед, традиционно на сон грядущий обходивший родных, заглянул пожелать спокойной ночи. Грустно поглядел на стол.
— Жалко мне вас, под одну селёдку пьёте, — сказал он и ушёл.
За столом сдержанно развеселились: в селёдочнице был только нарезанный лучок.
По рассказу приятельницы отца, перемена в его характере произошла в одночасье. Андрюша был весёлым, болтливым, обаятельным, талантливым молодым повесой. В паре со старшим братом Николаем их звали Фейтиками.
Где-то в середине двадцатых Андрея забрали в ЧК. Вызволила его оттуда Екатерина Павловна Пешкова, дружившая с родителями, а её сын Максим был старшим товарищем Андрея — нижегородские, народовольческие, парижские связи. Екатерина Павловна была тогда председателем Политического Красного креста — времена сравнительно вегетарианские. Андрей пробыл в ЧК неделю, и этого хватило на всю жизнь. Никогда ни я, никто другой не слышали от отца ничего об этом эпизоде из его жизни. Он не рассказывал о родителях, о детстве, о двух годах жизни под Парижем, где учился в Лицее, о весёлой и достаточно бурной молодости. Кое-что просочилось в воспоминания. Он писал их в 70-е годы, тщательно выбирая слова.
<...>
Никогда, ни при каких обстоятельствах не обращался он к властям или начальству, не искал официального успеха. Награды и премии полагались в основном создателям положительных образов, а не диверсантам или фашистам. Ему, сыгравшему почти одновременно двух прусских офицеров (не случайно, семья-то из пруссаков) — в последней немой «Пышке» и одной из первых звуковых «Окраине» — мало что светило. Конечно, получив довольно поздно звание Заслуженного артиста РСФСР, он был доволен. Но главное, что его порадовало — компания, в которой он оказался. В тот раз, в 1950 году, «за крупные заслуги в развитии советского киноискусства в связи с тридцатилетием советской кинематографии Президиум Верховного Совета РСФСР...» Именно это звание было присвоено всего нескольким актёрам. Среди них, насколько я помню, были Алисова, Антонов, Гарин, Жизнева, Кадочников, Мартинсон, Сухаревская. Компания, действительно, очень хорошая.
Файт Ю. Предисловие // Файт А.А. Раб волшебной лампы. М., 2010. С. 20-30.