<...>
«КеКеСи» — это К.К.С.И. — Камерный Кружок Свободного Искусства. А произносилось это почему-то именно так — Кекеси.
Камерный — вероятно потому, что он был очень маленький. Нас «организаторов» (кавычки здесь необходимы) было пять человек.
Свободного Искусства — свободного от чего? Над этим мы не задумывались. Впрочем, должен сознаться, мы не слишком утруждали себя в то время серьёзными размышлениями.
В намечавшемся названии споры вызывало только одно слово — кружок. Почему именно кружок? Нам это представлялось пошлым. Пусть у других будут кружки, а у нас будет треугольник или, скажем, квадрат. «Камерный Квадрат Свободного Искусства». Очень красиво! Но когда мы обратились в школьный совет с просьбой предоставить нам помещение для нашего «Квадрата», для чтения стихов, постановки спектаклей, для художественных выставок и т. д., часть педагогов не оценила нашего новаторства и возмутилась. Для кружка — пожалуйста, но для какого-то квадрата!.. В общем, мы пошли на уступку, и название было восстановлено — Камерный Кружок Свободного Искусства.
Было нас пятеро — один поэт, один художник, один актёр, один композитор — и ещё один молодой человек, которого вообще привлекало искусство, а вернее, как я сейчас понимаю, наше общество.
Впрочем, это я назвал, так сказать, узкие специальности, а в действительности стихи писали все, картины рисовали все, актёрами были все, музыку... нет, музыку, к счастью, сочинял только один из нас.
Было нас пятеро, и было нам по пятнадцать лет.
Вскоре количество членов кружка несколько увеличилось.
В пятнадцать лет я издал сборник стихов. Назывался он «Каскады страсти». Сборник объединял десять стихотворений и был напечатан на машинке в количестве тридцати экземпляров. Эпиграф был коротким, но многообещающим: «В руки твои — каскады души моей». Право, не знаю, в чьи руки это предназначалось. Обложка каждого экземпляра была от руки разрисована автором. Сборник был распродан на одном школьном вечере. Никому из школьного начальства не пришло в голову прекратить это безобразие. Очень надеюсь, что к настоящему времени ни одного экземпляра не сохранилось. Никаких неприличностей сборник не содержал, но он с совершенной очевидностью свидетельствовал не о безнравственности, а о бездарности автора. В поэтическом отношении.
Стихи я писал плохие.
<...>

Так был поставлен спектакль «Ковчег Великолепных Дегенератов».
Автором пьесы и постановщиком был Алексей Маслеников. Художником — Николай Тряскин.

Действующие лица:
Александр Македонский
Поэт Пиндар
Гетера Эринна
Эпизодические роли:
Пердико — полководец Александра
Вестник

Краткое содержание вещи:
Александр Македонский разрушает город Фивы. Пердико сообщает ему, что город уничтожен. Остался один только дом поэта Пиндара. Александр щадит этот дом, приказывает Пердико отвести войска, а сам остаётся в разрушенных Фивах.
Это пролог.
В действии первом (и единственном) Александр приходит в дом Пиндара. Поэта мало занимает его приход, а его грозное имя не производит на него никакого впечатления. Пиндар лежит на полу и лёгким свистом (как собачонку) призывает музу спуститься к нему. Он хочет писать стихи. Гетера Эринна также приходит в этот дом. Она любит Пиндара. Но и она не нужна поэту. Он мечтает только о Музе.
Внезапно все трое находящиеся в доме замечают, что дом уже не находится на месте. Он сорвался с фундамента и по крови погибших фиванцев плывёт в открытое море. Предчувствие неминуемой гибели сближает трёх обитателей дома, трёх Великолепных Дегенератов. Но дом плывёт дальше, и вот вдали они видят город. Александр, торжествуя, узнаёт в нём «свой» город — Александрию. Но прибывает из города вестник и сообщает ему, что за время отсутствия Александра произошло много невероятных событий. Александр прерывает его:

...Что же случилось? Иль мой Буцефал,
Жеребец императорской крови,
Заболел или впал в меланхолию?
Или спутался с ломовой лошадью?

(Да! Были и такие строки).
Но нет, грозные известия ожидают Александра — за время его отсутствия его войска были разбиты, в городе произошло восстание и вьётся над городом с именем царским Красный флаг Демократической Республики«.
Александр кончает с собой, падая на меч (воображаемый).
Рушится воображаемый дом.

Конец.

Как видите, автор не стремился к исторической правде.
Бред? Чудовищная ерунда?
Ну... да. Я вынужден написать это «да», но пишу его крайне неохотно. Потому что в этот спектакль мы верили. Мы его любили. И, должен сознаться, и сейчас он представляется мне интересным. Зрители, ученики и педагоги нашей школы (да, да, и педагоги), следили за разворачивающимся действием с напряжённым вниманием. Представление не имело ничего общего с уймой ученических, любительских «Ковчег великолепных дегенератов» спектаклей, шедших на школьной сцене. И не только по содержанию. Мы вложили в наше детище всё мастерство, на которое были тогда способны. И все силы.
<...>
Я играл в спектакле Александра Македонского.
Как жаль, что не было снято ни одного фото (тогда этим мало занимались). Шестнадцатилетний подросток, отнюдь не отличавшийся могучим телосложением, да ещё жестоко исхудавший на скудном пайке первых революционных лет, я был вероятно своеобразным Александром.
Но я знаю, что со дня нашей премьеры я решил стать актёром.
<...>

Мы занимались искусством.
Читались стихи. Свои и чужие. Вкусы у нас были разные, но, в общем, читались стихи от Блока и «левее». До тех, которые мы слушали в «Кафе поэтов» и в «Стойле Пегаса» (были два таких литературных учреждения на нынешней улице Горького). Но это было, когда мы были уже немного старше.
Первых имажинистов мы пригласили выступить у нас в кружке. Поэты отнеслись к этому серьёзно. Приехали Есенин, Мариенгоф, Шершеневич и Кусиков. Вечер открыл Сергей Есенин.
Он начал:

Облака лают,
Ревёт златозубая высь...
Пою и взвываю:
Господи, отелись!

Громовой хохот покрыл его слова. Хохот неудержимый, неутихающий и безжалостный. Гогот.
Поэты растерялись. С трудом, через несколько минут, нам удалось водворить относительный порядок. Да и то чтение прерывалось иногда нелестными выкриками.
В трудном положении оказался Мариенгоф. Он хотел читать свою «Магдалину», а там есть такие строчки:

«...Магдалина,
Я приду к тебе в чистых подштанниках...»

Он всё-таки понял, что читать это в школьной аудитории не следует, и выбрал другие вещи. В общем, вечер прошёл не слишком удачно. Закончился он также небольшой неприятностью — поэты отказались идти пешком и потребовали денег на двух извозчиков. Денег у нас не было. Мы метались, пробуя достать в долг. Безнадёжно.
— Да что вы волнуетесь«, — сказал кто- то. — Посидят, посидят и пойдут.
Поэты посидели, посидели и пошли. Мы их провожали.
Москва была заснеженной. Снег тогда не вывозили, а просто, силами домовых комитетов, сгребали с тротуаров. Высокие сугробы, иногда выше человеческого роста, отделяли их от проезжей части улицы. Поэты скользили, ругались, прятали носы в шарфы, дрожа в лёгких пальто. Есенин говорил что-то о луне.
<...>
К весне мы заканчивали школу. «КеКеСи» распадался.
Он не мог не распасться — дороги у нас были разные.
<...>

Файт А.А. «Ковчег великолепных дегенератов» // Файт А.А. Раб волшебной лампы. М., 2010. С. 60-89.