О причинах неудачи фильма «Мальчик и девочка»

РУМЯНЦЕВА И. А.^[1] Сегодня мы пригласили на заседание парткома руководство наших творческих объединений^[2], главную редакцию, директора картины «Мальчик и девочка», которая и явится предметом нашей беседы. <...>

В связи с решением Комитета о снятии с экранов выпущенного студией фильма «Мальчик и девочка» мы сегодня решили встретиться с руководством объединения на парткоме и вместе подумать и проанализировать причины снятия одной из выпущенных третьим творческим объединением картины с экранов страны.

<...>

КИСЕЛЕВ И. Н. В силу того, что и на студию и в Комитет приходило множество писем, и вся пресса, которую получает наше Информбюро, в довольно категорической и резкой форме выступает против фильма, который выпустила наша студия — «Мальчик и девочка» — Комитет вынужден был снять с проката эту картину. Я хотел бы начать свое краткое выступление с того, что зачитаю вам последнее письмо, присланное из Комитета на имя дирекции студии с просьбой ознакомить с ним объединения и художественные советы объединений и студии.

Разрешите его зачитать:
«Уважаемый тов. Романов! Месяц тому назад видела я фильм „Мальчик и девочка“, и до сих пор не могу успокоиться. Как мог Ленфильм выпустить картину явно не советской идеологии?! Кто мог утвердить такой сценарий? Кто мог проявить такое равнодушие к зрителям, к тому впечатлению, которое оно производит на молодежь? Боже мой! Как все это не вяжется с теми парадными речами кинематографистов, которых приходится слышать на различных собраниях, совещаниях и встречах со зрителями... Столько мы слышим и читаем уверенных клятв о служ<ен>ии искусству, самому важному из всех искусств по своей народности, а в результате — выпуск серых фильмов и даже — пошлых! А причина этому, т. Романов, в равнодушии. Одним все равно, о чем картина, а другим — как ставится, а третьим — кто ставит! Я до сих пор не могу вспомнить o <наверное, „опомниться от“> том чувстве стыда, которое испытала, когда смотрела картину. Мне было стыдно перед молодежью за Панову и Файта. Мы ругаем молодежь за их безнравственные поступки. Мы говорим об этом с гневом, с болью, со страданьем. И вдруг советским сценаристу и режиссеру ничего не пришло в голову лучшего, как рассказать ребятам старших классов, что можно рожать детей и без любви, от случайных встреч, едва зная друг друга?!» и т. д.

Авторы этого письма ссылаются на «Литературную газету» и на целый ряд московских газет, на их отрицательные отзывы. Вот целая группа генералов прислала письмо в центральную газету «Правда», в Комитет по делам кинематографии, в союз писателей и руководству киностудии. Такое коллективное письмо плюс большое количество рецензий в «Комсомолке», «Литературке» с резкими критическими выводами по этой картине, что это апологетика пошлости, что этот фильм по существу популяризирует пошлость, а не борется с нею и т. д., рецензии пишут и о том, что же смотрит наша молодежь. Есть письма, а их очень много, от целых семей, от отдельных зрителей, почитателей кинематографа, они пишут, что им очень больно и стыдно за студию, которую они любят, на фильмы которой они стремятся попасть, им очень больно и неловко «за нашу любимую студию», как могла эта студия выпустить подобный опус.
<...>
Создание картины — это, в общем, плод коллективного творчества. Никто не отрицает диктата режиссера-постановщика, но режиссер-постановщик не может отрицать и влияния на него творческого коллектива. Режиссер-постановщик не должен игнорировать замечания творческих работников, старших товарищей по искусству. А Файт это допускал. Вспомните статью старейшего режиссера студии Ф. М. Эрмлера в газете «Кадр», в которой он писал, что Файт ему просто нагрубил, чего он делать абсолютно не имел права^[3].
У меня ощущение, что все с этой картиной начиналось не так, как надо. Начиная с того, что была договоренность с третьим творческим объединением, в силу неясности режиссерской позиции к сценарию, что Файт сделает устную экспозицию на художественном совете при обсуждении режиссерского сценария. Мне кажется, что не может человек считать себя режиссером, если он не может сформулировать мысль и идею произведения, которое он собирается ставить, если он не может объяснить актерам, съемочной группе, творческому объединению идею произведения, которое он будет снимать. Если это так, каким же образом он будет работать с актерами и с группой?! Но, несмотря на довольно категорическое требование руководства студии, что на художественном совете Файт произнесет речь, пусть коротенькую, но речь, из которой руководству студии будет ясно, что за картину будет ставить Файт, мы на художественном совете по обсуждению режиссерского сценария во второй раз начали обсуждать сценарий. И когда все-таки по настоянию ряда товарищей Файту предложили сделать хотя бы краткую экспозицию фильма, он сделал это так, что сам автор — Панова — была возмущена и была вынуждена поправлять его, так как он не был точен в своих задумках.

Мне казалось, что коль скоро этот сценарий брался ставить молодой режиссер, коль скоро ни руководство объединения, ни руководство студии не услышали от режиссера ясной концепции, коль скоро эта концепция слабо прочитывалась в сценарии, нужно было либо просить автора почетче это прописать, либо в процессе съемок следить за тем, что делает молодой режиссер Файт. К сожалению, ни первого, ни второго сделано не было. <...> Мы сегодня на партийном комитете должны поговорить и о том, чтобы наши молодые режиссеры не оставались бесконтрольными. Не с позиций «держать и не пущать», а потому, что они еще мало что умеют и понимают, и стоит нам стать в сторонку, как мы будем расплачиваться ценой плохих, испорченных фильмов, ценой испорченной репутации студии. Мне бы очень хотелось, чтобы мы сегодня откровенно, по душам поговорили, потому что умалчивать о том, что произошло, мы не имеем права.

<...>
ИВАНОВ А. Г. Дело, как мне представляется, совсем не просто, не простое уже потому, что Ида Алексеевна говорит о разночтении со зрителем, а ведь вся эта история имеет свой исторический ход с определенными этапами. Ведь когда 3-е творческое объединение принимало сценарий Пановой, насколько я помню, этот сценарий был принят потому, что в нем были заложены какие-то, и, видимо, не малые качественные вещи, на основе которых объединение и студия строили свой дальнейший производственный план. Так, мне кажется, было дело? И поэтому уже на этом первом этапе для меня вопрос стоял не совсем так, как он пришел к концу. Потому что в этом деле, насколько мне помнится, участвовала и главная редакция, и директор студии, и партийный комитет. Все отлично знали, что за сценарий Панова представила и как этот сценарий был принят.
Второй этап — поручили это дело режиссеру Файту. Тут мы сталкиваемся с весьма важной и сложной проблемой — заслуживает режиссер доверия или нет. Если он заслуживает, то вполне естественно представление творческого объединения директору о постановке для этого режиссера. И нужно полагать, что на втором этапе было совершенно ясно, что Файт с этим делом справится.
Но вот на том этапе, когда начался откровенный разговор по поводу сценария, — я, правда, не присутствовал на этом заседании художественного совета третьего, но я знаю, что сценарий был подвергнут критике. Критика была, и то, что Панова протестовала против того, что было написано Файтом, заставляло уже нас всех насторожиться, тем более, что выступление Файта — была это экспликация или нет — но оно же никого не удовлетворило, и сама Панова в весьма раздраженном тоне ему оппонировала. Значит, на третьем этапе была допущена ошибка, но все же доверие к режиссеру перетянуло, перетянула вера в то, что он все же картину сделает.
<...> Ведь дело в том, что то, что он наснимал, то, что было в первом варианте, было несоразмерно страшнее и ужаснее того, что было в результате выпущено. Но наше опасение, желание не замутить воду, не выносить сор из избы привело к тому, что на художественном совете, когда принимали картину, к ней отнеслись в высшей степени либерально. <...> Насколько мне помнится, картине присудили вторую категорию. Так что где уж говорить о принципиальности, если такой уважаемый коллектив дул в одну дуду, что картину нужно выпустить. Не нашлось мужества сказать, что такая картина не может быть выпущена. Может быть, это ударило бы по студии, но ударило бы в результате меньше, чем тот удар, который мы получили после того, как картина появилась на экранах.

 <...>
ВЕНГЕРОВ В. Я.^[4] Я хочу откликнуться на призыв о том, что нужно говорить обо всей нашей работе, а не только об этом фильме, потому что обсуждение именно этого фильма и вынесение его в «Чрезвычайное происшествие» мне до сих пор кажется непонятным. <...> Относительно фильма я могу сказать в двух словах. Это очень уязвимый фильм, и его защищать как некое удачное произведение трудно. Я бы не пытался этого делать. Я думаю, что это обыкновенный фильм, похожий на десятки других, выходящих на экраны, и отличающийся от некоторых фильмов тем, что те гораздо хуже, и все же выходили на экраны. Причины его снятия с экрана мне кажутся непонятными и дезориентирующими всех нас.
<...> А прокат, который выпускает или не выпускает фильмы, наводит такую путаницу, что не дай бог нам на студии иметь такую. Я знаю ряд фильмов, выпущенных в Москве, имеющих самую разную оценку, но по которым, чтобы не сбивать с толку людей, не собирают специальных партийных комитетов. <...>

«Мальчик и девочка» — фильм, в конечном результате, чрезвычайно гладенький, легонький, безобидненький, не таящий в себе ничего такого, что можно было бы обсуждать сейчас, говоря о высокой принципиальности и партийности. <...>

А вопрос об ответственности — для молодежи вообще вопрос чрезвычайно важный. В нашей прессе он освещается постоянно, мы часто видим статьи на эту тему в «Комсомольской правде», которая посвящает этому вопросу целые полосы. Это и письма, и всякого рода исповеди, которые приходят от молодых людей. Сценарий был написан на эту тему.

<...> Файт — режиссер нашей студии, ставящий не первую картину. Он до нашей студии работал, и у нас самостоятельно поставил картину. Это человек, который проявил себя как человек талантливый еще до появления на нашей студии. Поэтому не было ничего удивительного, что Файту поручили эту картину. Не боги горшки обжигают, и не обязательно такую картину должен был ставить Александр Гаврилович Иванов или Иосиф Ефимович Хейфиц. Поэтому он получил эту картину, но с сомнениями, с миллионной проверкой по всем инстанциям. Его проверяли и перепроверяли.

<...> Затем у него были ошибки в выборе актеров, в частности, главного героя, в том, что он сам дописывал сценарий. Но в результате он делал все по сценарию и получился, наконец, фильм, к которому можно со всех сторон прикоснуться с замечаниями. И Вы, Илья Николаевич, просто могли прикоснуться к нему, ножницами вырезая из готового фильма отдельные куски и кадры. Получился фильм, который обрадовал всех нас тем, что он не оправдал страшных опасений, что он получился лучше того, что мы ожидали, и Художественный совет остался всем доволен. Мы стали его сдавать как картину нормальную, не как картину ЧП, она так и прошла сначала в Комитете. Потом ее смотрели, критиковали, сначала оценили хорошо, а потом в ряду остальных 25 или 27 фильмов сняли с экрана. А сейчас мы обсуждаем это как особое ЧП. <...>
Теперь по поводу Файта.
Мне хочется сказать об «избавлении» от Файта. Я не буду называть это увольнением. Он был на договоре и понял, что работать не может. Это произошло еще до того, как картина была признана ЧП. А после этого, конечно, речи о том, чтобы он вернулся, быть не могло. Но очень хотелось подумать при этом <насчет?> потерь и пользы для студии.

Увольнение Файта и статья, напечатанная в газете «Кадр» — краткое сообщение о партийном собрании, где упоминается картина Файта, и о том, что мы от Файта избавились, — взволновала всю нашу режиссуру — и пожилую, и молодую, и на режиссерской комиссии Союза коллективно занимались этим вопросом.

Я взял с собой письмо, которое еще плохо отредактировано, которое предполагается напечатать в газете «Кадр», и прошу разрешения его зачитать, потому что связано с Файтом, следовательно, с жизнью студии и с вопросами, касающимися не только жизни одного Файта.
«Полтора года назад в газете «Кадр» печатались материалы обсуждения первой работы молодого режиссера Юлия Файта в фильме «Пока фронт в обороне».

Вряд ли стоит перечислять всех или кого-либо из выступавших. Вряд ли стоит цитировать выступления. Важно, что все без исключения сходились в одном: на студию пришел молодой и безусловно одаренный режиссер. Но вот прошло время, и на страницах студийной газеты в передовой статье приводится выступление директора студии И. Н. Киселева, где он, критикуя работу режиссера Файта — фильм «Мальчик и девочка», говорит: /здесь мы считаем необходимым процитировать/ «... правда, после завершения постановки мы уволили[8] его /т.е. режиссера Файта/, но от этого нам не легче. Напрасно затрачены государственные средства на создание фильма.»

Будем говорить прямо — нас глубоко огорчило, что такое заявление исходит от И. Н. Киселева, который очень много сделал и делает для строительства подлинно «молодого» «Ленфильма». Мы говорим «молодого», считая, что «молодость» в искусстве — это отнюдь не возрастное понятие.

Требовательность необходима. Режиссер несет полную ответственность за идейное и художественное качество произведения, созданного им. Но нас заботит и беспокоит и настроение режиссуры, и ее творческое самочувствие, необходимая для творчества уверенность, вера в справедливость и поддержку руководства и коллектива «Ленфильма». Если при малейшей неудаче режиссера, безусловно обладающего творческим потенциалом, будут увольнять со студии, можно довольно быстро растерять творческие кадры. Одни просто будут уволены, а другие, возможно, под «страхом увольнения» не будут даже рисковать начинать постановку фильма.

Печальный факт, происшедший с режиссером Файтом, внушает опасение — как бы не было разрушено то, что с таким трудом в течение долгого времени создается — будущее «Ленфильма», новое поколение, которое должно продолжить и развить славные традиции Ленинградской студии.

Ведь не секрет, что многие молодые режиссеры, пройдя бесследно через коридоры «Ленфильма», в результате не стали «без вести пропавшими». Через некоторое время они «объявились» на других студиях, заговорили в полный голос, поставили фильмы, заслужившие широкое признание на отечественном и зарубежном экране.

Совершенно не исключена возможность, что «<у>воленный» Файт, учтя горький опыт творческого поражения /за который, кстати, в прямом и переносном смысле этого слова заплатил «Ленфильм»/, поставит хорошую и нужную картину... но уже на другой студии, которая бесплатно приобретет способного, уже «готового» и «закаленного» режиссера.

Не вернее ли было бы сберечь Файта, не полностью отождествить неуспех фильма и судьбу режиссера, на которого студия затратила уже много сил и от которого должна была более участливо и терпеливо ждать творческого успеха.

Строительство творческого коллектива студии — дело не простое, и дороги приходится прокладывать в пути. Создать еще один хороший фильм трудно, но гораздо труднее, а, может быть, важнее вырастить еще одного художника. И вряд ли случай с Юлием Файтом может лучшим образом иллюстрировать призыв передовой статьи газеты «Кадр» к повышенной требовательности, а главное, к принципиальности».

Это письмо я специально взял с собой, чтобы его прочитать на партийном комитете. Режиссеры выражают тревогу за свою судьбу и считают, что этот факт приносит вред не только Файту, но и всей нашей режиссуре.
 <...>

ВЕНГЕРОВ В. Я. Я трачу время, нервы и энергию, чтобы молодые режиссеры укрепились и не увольнялись с «Ленфильма», а вы делаете наоборот, и поэтому у нас всегда будут разные оценки.

ГОЛОВАНЬ И. П.^[5] А что мы делаем наоборот?

ВЕНГЕРОВ В. Я. Вы выгнали Файта, а он мне дорог. Я знаю, что он талантливый человек.

ГОЛОВАНЬ И. П. Я не увольняла Файта. Я всегда с большой симпатией и уважением отношусь к вашей основной формулировке, которую вы постоянно предлагаете нашему вниманию, когда идет обсуждение работы молодого режиссера, даже на этапе незаконченности, вы всегда говорите, что режиссеру нужно доверять. Я, повторяю, всегда к этому отношусь с уважением и с верой, что это принесет пользу, но я глубоко уверена, что, кроме доверия, нужна и помощь.

ВЕНГЕРОВ В. Я. Так что вы положите на одну чашу весов бесконечные проверки и недоверие, а на другую чашу доверие, и вы увидите, какая чаша перевесит. <...>
<...>

ЖЕЖЕЛЕНКО Л. М. <...> мне хочется возвратиться к вопросу о «Мальчике и девочке». ЧП это или не ЧП, но вместо круга идей весьма интересных, весьма разумных, которые находились в сценарии, в фильме оказался совершенно иной круг людей <идей?>, весьма не интересных и не разумных. Вот подмена одного круга идей другими и есть ЧП. Кстати, неправ абсолютно Александр Самойлович, призывая к тому, чтобы не позволять режиссеру вступать в дискуссию с автором. Если бы так не происходило, никогда не существовало бы фильма «Член правительства», которому предшествовала острая дискуссия с автором. Никогда не существовал бы «Ленин в Польше» <...> Значит, дело не в том, что у режиссера оказалась иная точка зрения, а в том, что за этой точкой зрения скрывалось. Если за этим скрывался плоский круг плоских идей, которые подменили то интересное, что было у Пановой, с этим нельзя было примириться. В этом беда и ЧП. К сожалению, это не единственное ЧП на студии, но другие ЧП имели хэп<п>и энд. <...> Отсюда первый и основной вывод — никогда не делать того, в чем мы не уверены. <...>

<Файт> просто ничего не понял в сценарии, не сумел перенести в режиссерский сценарий то, что было в литературном сценарии, а перенес уже в высшей степени странный круг идей Эллочки Людоедочки. Это не могло нас не встревожить, не могло не показаться нам не убедительным. И, тем не менее, случилось так, что мы совершенно спокойно продолжали делать то, в чем мы были не уверены. <...>

 <...>

РУМЯНЦЕВА И. А. <...> Кстати, вы, вероятно, помните, как мы отстаивали картину Файта, когда она сдавалась в Обкоме. Мы тогда доказывали, что девочка является выигрышем в фильме. Вы помните, как мы коллективно защищали ее. А сейчас мы с вами оказались перед фактом, весьма неожиданным для всех нас.
Мне приходилось встречаться с разными людьми, которые видели фильм на юге, должна сказать, что люди это самые разные, но мамы и папы по поводу этого фильма негодуют. Вероятно, поток писем в Комитет и привел к тому, что фильм сняли. <...>
<...>

ГОЛОВАНЬ И. П. Отклики о картине «Мальчик и девочка» пошли не потому, что это худшая картина, а потому, что она задела самое больное место — тревогу старшего поколения о младшем. Дело не в том, что это самый плохой фильм, а в том, что мы не учли самые деликатнейшие вещи.
<...>

ПОСТАНОВИЛИ:

Заслушав и обсудив сообщение директора студии И. Н. КИСЕЛЕВА о решении Государственного Комитета кинематографии при Совете Министров Союза ССР о снятии с экрана фильма «Мальчик и девочка», партийный комитет считает, что коммунисты третьего творческого объединения, в первую очередь, и все творческие работники студии должны тщательно проанализировать причины выпуска неудачного, художественно-неполноценного фильма и сделать для себя соответствующие практические выводы.
Литературную основу фильма «Мальчик и девочка» составлял своеобразный, поэтический сценарий Веры Пановой, в котором были заложены возможности для создания полноценного фильма об ответственности человека за свои чувства и поступки, о высокой требовательности, которую предъявляет к людям любовь, о нравственной высоте, на которую она может поднять человека.
Однако, молодой режиссер Файт не сумел верно и глубоко прочитать сценарий. Не смог он и изложить свою режиссерскую экспликацию. Но художественное руководство объединения взяло под защиту Файта и не обратило должного внимания на беспомощность и наивность замысла.

При выборе актеров, Ю. Файт снова обнаружил непонимание авторского замысла, пригласив на роль Мальчика актера Н. Бурляева, против кандидатуры которого выступали многие члены Художественного Совета. Однако, их мнение не оказало должного внимания <так! — очевидно, влияния>. Файт начал съемку с Н. Бурляевым.

В ходе съемок, при просмотре текущего материала, не раз возникал вопрос о необходимости пересмотра режиссерской трактовки. Целый ряд сцен были пересняты. Однако, главная тенденция оставалась неизменной. Режиссер продолжал насыщать фильм натуралистическими подробностями, все больше уходя от замысла и поэтической природы сценария, сознательно вступая в спор с автором, не считаясь с советами редактуры.
Руководство III-го творческого объединения не проявило должной требовательности и настойчивости к молодому режиссеру, не оказало необходимой помощи.

Фильм был завершен, и только по решительному требованию членов большого художественного совета из него были изъяты целый ряд эпизодов, усугубляющих его недостатки. Однако, спасти завершенный фильм уже было очень трудно.

Партийный Комитет считает, что неудача фильма «Мальчик и девочка» со всей серьезностью ставит вопрос о необходимости повышения уровня художественного руководства внутри творческих объединений, об усилении ответственности за идейное содержание и художественный уровень выпускаемых фильмов.

Партийный Комитет обращает также внимание коммунистов объединений на необходимость более систематической и тщательной работы с молодыми режиссерами.
Партийной организации ХПР следует более глубоко вникать в ход текущей творческой работы над фильмами, проявляя высокую партийную требовательность к идейно-художественному уровню выпускаемых кинокартин.

Предложить председателю Художественного совета директору студии КИСЕЛЕВУ И. Н. пересмотреть работу Большого художественного совета.

Коммунистам объединений, главн. редакции, дирекции, парткому всемерно повышать коллективную принципиальность и ответственность за качество фильмов.

Из протокола заседания партийного комитета студии Ленфильм, 5 января 1967 г. // ЦГАИПД-СПб. Ф. 1369. Оп. 5. Д. 83. Л. 1-41.