Дефицит пленки, цензура и начало карьеры

«Поликушка» снималась на пленке, которую покупали по 30–40 метров. Всего пошло на этот фильм примерно 2200–2300 метров. Фильм имеет 2 тысячи метров. Отсюда понятно, какой был процент брака в те времена.

Один из самых сложных эпизодов — базар — снимался за Москвой-рекой, где был найден старый двор (старый рынок), на котором разбили палатки и был декорирован старый базар. Это была самая большая масовка в фильме, причем часам к 12-и дня обнаружили, что неизвестно, чем кончать с’емку, так как пленки не хватает, а также неизвестно, чем будем в этот день расплачиваться с актерами, так как нет денег. Но деньги были найдены, да это был и не такой серьезный вопрос — артисты могли подождать, а вот пленки осталось метров 40, а нужно было метров 70.

Тогда я взял фотографии из «Поликушки» и поехал к мистеру Дону — это был директор Кодака. Мы не получили от Кодака пленку, так как он выдавал пленку только тем организациям, с которыми у него были старые договоры. Когда я рассказал ему, что силами Художественного театра ставится такой фильм, он спросил: «Чего же вы хотите?». Я сказал: «Мне нужно 60 метров пленки».
— Пожалуйста. В таких случаях я всегда могу выручить.

Открыл несгораемый шкаф и вынул оттуда запечатанную коробку в 60 м. Это, пожалуй, была единственная пленка, которую Желябужский получил в оригинальной упаковке.

После этого, получив пленку, я уже мог с ним спокойно говорить о наших затруднениях с пленкой. Надо сказать, что Кодак проявлял тогда необычайную строгость нравов. Несмотря на громадную нужду в пленке, он почти не повышал цены на нее и продавал ее за те же копейки, как и раньше. Этот мистер Дон мне рассказал следующее:
— А знаете, — говорит, — какие существуют у вас нечестные люди среди кино-работников. У меня произошел инцидент с Перским. Перский является моим заказчиком и я должен ему давать пленку, но мне сообщили, что он на ней не печатает, а продает ее. Тогда я сказал: «Мистер Перский я вам больше пленку продавать не буду, так как я даю ее для с’емки, а не для спекуляции».

Он закричал, застучал кулаком по столу, крикнул и схватил чернильницу. Тогда я ему сказал:
«Мистер Перский. Тут у меня деловой кабинет. Если Вам угодно бокс, выйдем во двор!»

Простите, товарищи, за это отступление. Я под впечатлением этого случая, когда 60 м спасли половину картины, нахожусь все время.

<...>

Конец 17, начало 18 года — «Белые голуби» — поставлены Максимовым.
На плечах 16-го года, в начале 17 года было выпущено Чергониным же два фильма «Сибирская атаманша» и «Огородник лихой» по Некрасову. С этими фильмами связаны мои первые производственные начинания на поприще кино. Моя производственная карьера начиналась с того, что мне нужно было эти два фильма провести через цензуру. Для характеристики этой части работы я расскажу вам следующий происшедший со мной инцидент.

Посоветовался я с кинематографистами, как вообще проводится цензура. Ермольев мне сказал: «Условия очень простые — надо завести такую книжку, пронумеровать и по порядку записывать картины. Записав их, приложить 25 руб. и послать цензору — чиновнику особых поручений при губернаторе, и вам пришлют разрешение».

Я просмотрел картины и говорю Трофимову:
— Почему нужно платить? За что? Правда, «Сибирская атаманша» фильм разбойничьего типа, но, в общем, крови там не так уж много — за что платить? «Огородник лихой» вообще благопристойный фильм. Не понимаю, почему мы должны взятки давать?

Позвонил, что просим прийти процензурировать картину. Пришел элегантный человек, смотрит картины и все время хвалит. А надо сказать, что они хорошо были сняты.

Но когда мы вошли в кабинет, он мне говорит: — Это небось дорогой фильм. Тысяч пять каждый стоит.
Я ему говорю:
— Что-то вроде этого.
— Как же можно рисковать, отвечает он. Это нельзя выпускать. Разбойничьи вещи вообще сейчас запрещены, а ставить «Огродника лихого» — это значит натравливать одну часть населения на другую, а время сейчас неспокойное. А сдругой стороны, ведь такие деньги в фильм вложены!

Я ему говорю:

— А что же собственно говоря в этих фильмах? Текст «Огородника лихого» можно отредактировать. И я вижу, что дело плохо, я ему говорю — можно надписи переделать и сделать таким образом, как нужно. Все равно кого-то надо привлекать для этой работы. Вы знаете, что надо сделать. Вы, может быть, надписи переделаете, причем мы за эту работу платим литераторам (за два фильма) рублей семьдесят пять.

Он говорит:
— Если можно сделать, я с удовольствием сделаю. Никакой платы не надо. Надо только подумать, как это сделать. Знаете что — я завтра поговорю с начальником какого-то отдела. Я поговорю вообще на тему о том, можно ли сейчас эти вещи трогать и вы ко мне завтра зайдите часов в двенадцать, и я Вам скажу как поступить.

Захожу в двенадцать часов, а он мне говорит:
— Я подумал, что не стоит говорить с начальником.
Я подумал так:
— А если он скажет, что нельзя. Тут никакая редакция не поможет. Поэтому лучше без него обойтись, а там насчет того, что Вы говорите, что за эту переделку платят, так знаете — если латать, так латать уже с высокой колокольни. Это будет стоить триста рублей.

И вместо того, чтобы дело обошлось в 25 рублей, нам оно обошлось в 300 рублей. Картину он не смотрел, послана была книжка с тремястами рублями.

РГАЛИ. Ф. 2734, Оп. 1, Ед. хр. 4, Лл. 1–7.