Существуют актеры, за искусством которых нам посчастливилось следить долгие годы. К таким для меня относится Игорь Владимирович Ильинский. Признание пришло к Ильинскому рано, с первых его актерских шагов, когда он, совсем юнцом, начал сниматься в кино.
Сломя голову, не чуя под собой ног, падая и ошалело вскакивая, выделывая трюки под стать Монти Бенксу, мчался юный закройщик из Торжка, спасаясь от домогательств перезрелой вдовы. Как отчаянно косолапил герой Ильинского, какие ужасные корчил гримасы, как жеманно вскидывал глаза! И как был заразительно обаятелен!
Удивительный у Ильинского дар — очаровывать сразу, с разбега, с размаха, неистово, но раз и навсегда. Все его герои тех, ранних фильмов, будь то бродяга Тапиока из «Процесса о трех миллионах» или воришка Франц из «Праздника святого Йоргена», несмотря на их плутоватость, бесконечные увертки, ложь, трогательны и милы сердцу каждого.
С первых же лет работы за Игорем Ильинским твердо установилась репутация комического актера, актера с особыми требованиями к технике; внешней выразительности, способного играть одной бровью и смешить так, что «надорвешь животики».
Актер по природе неожиданный, Ильинский умел поражать... даже дырками на штанах, которые собственноручно, со свойственным ему неистовством, протирал камнями, чтобы мелкий воришка Франц был действительно мелким воришкой. <...>
В двадцатые годы он для всех был комиком, только комиком и именно комиком. Но вот Ильинский на сцене Московского драматического театра сыграл Тихона в «Грозе» Островского. И как сыграл! Какие страдания терзали его героя, какие страсти бушевали в нем, как метался он в своем несчастии, как не мог разобраться в жизни. Трагик, да, да, первоклассный трагик, да еще какой глубины, какого размаха выявился в Ильинском. Его почитатели были потрясены и растеряны: какого же Ильинского предпочесть, первого — потешного или второго — глубокого и серьезного. Но, увы, «привычка свыше нам дана» и многие расценили эту работу как нечто необычное, случайное для Ильинского и по-прежнему ждали от него эксцентрики и балагурства.
Но ведь все дело в том — и сейчас это уже всем ясно и понятно, что трагическое столь же близко и подвластно Ильинскому, как и комическое, что не было и нет Ильинского первого и второго, есть сложный многогранный актер, которому по плечу любая настоящая роль.
И Аким во «Власти тьмы», и Расплюев в «Свадьбе Кречинского», и многие другие роли, которые исполнял Игорь Владимирович, безоговорочно подтвердили его незаурядный трагедийный талант.
Более того, мне кажется, что именно трагедийное дарование не позволило Ильинскому сделать из Бывалого («Волга-Волга») и Огурцова («Карнавальная ночь») только комические маски, только смешные персонажи. Смешно смотреть, может быть, смешно играть, но грустно думать. Это сатирическое разоблачение в духе Гоголя, Салтыкова-Щедрина, в традициях Маяковского. Сыграв хрестоматийных бюрократов, Ильинский, без сомнения, создал лучшие сатирические образы советского кино.
Вот еще о чем, мне кажется, сказать просто необходимо — об Ильинском-чтеце! Мне даже кажется, что страсть Игоря Владимировича к художественному чтению была до всего: до театра, до кино. Всегда на студенческих вечерах хором просили его: «Почитай!» И он, не ломаясь, не напрашиваясь на уговоры — это ему всегда было чуждо, — читал. И как читал!
Игорь Владимирович Ильинский был одним из первых советских чтецов, что называется, протаптывал дорожку. И именно он первым начал читать со сцены сонеты Шекспира, стихи Бернеса и Маршака, рассказы Зощенко. И, конечно же, русскую классику: Чехова, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Толстого.
Для того, чтобы быть чтецом, единственным человеком на пустой сцене, нужно обладать особенной, «качаловской» внешностью... или же, или же — нужно быть Ильинским, чтобы уметь так, как он, заставлять верить себе.
Я помню, как однажды, это было в тридцатые годы, в толпе восторженных его почитателей я шел на «Старосветских помещиков». Меня обогнала веселая группа молодых людей, и один из них, видно, студент, что-то объясняя, размахивая руками, громко и восклицательно произнес: «Ильинский — во дает!» Слава Ильинского-комика в то время была в зените.
Я помню, как вышел на сцену Игорь Владимирович, вышел, не торопясь, спокойно поклонился под аплодисменты, снял очки, сосредоточенно потер переносицу, выдержал паузу, как мне показалось тогда, чуть больше, чем надо, и тихо, как будто вспоминая о том, что должен рассказать, начал.
Волею судеб молодой человек — «Во дает!» — оказался недалеко от меня. Я видел, как он устремился вперед, когда Ильинский вышел на сцену, и рот его сам по себе открылся в улыбке. Видел, как менялось выражение его лица, от недоуменного до растерянного — как? что? почему? — вдруг теми же устами, что привыкли так заразительно смешить, совершенно о другом? О жизни и смерти, о человеческой тоске. Я видел, как всхлипнул мой сосед, не стесняясь, на весь зал, когда Ильинский дошел до смерти Пульхерии Ивановны, и подозрительная капля долго ползла по его щеке, пока он, наконец, не почувствовал ее и не сбросил рукой. Как шел он в раздевалку, странной походкой, со странным лицом.
Я решился, подошел к нему, и спросил: — Скажите, вам понравилось, как читает Ильинский? Он не взглянул на меня. — Правда, он хорошо читает? — спросил я опять. — Во дает! — сказал он совсем тихо. Чтение для Игоря Владимировича всегда насущная потребность. И справедливости ради нужно отметить, что венцом его чтецкого мастерства стали телевизионные передачи, которые так и называются — «Ильинский рассказывает».
<...>
Кторов А. Обаяние таланта (к 75-летию со дня рождения Ильинского Игоря) // Искусство кино. 1976. № 7. C. 119-120