Мы часто спорили и ссорились нередко...
Непосвященному могло показаться, что спорщики непримиримы, что ссорящиеся давнишние враги. Но вот он замолкал, и тогда я видел большого ребенка. Его гнев был неистов, как беспредельна и щедра была его любовь к людям.
Увлеченность, порыв, полная отдача делу, которому он служил, — основные свойства его характера. Накал его страстей людям, не знавшим близко Леонида Лукова, казался, может быть, позерством. Но это было совсем не так. Он не стремился привлечь к себе внимание. Жесты его могли показаться странными, резкость взмаха рук, движения непривычными для глаза, слова, которые обычно произносятся тихо, он произносил громово, вкладывая страсть гнева или радости... Да, людям, мало знавшим его, казалось, что перед ними по меньшей мере странный человек... Нет! Нет... Это был законченный характер человека, воодушевление которого было всегда на высоком накале и никогда не оставляло его...
Он был коммунистом в самом высоком понимании. В кинематографию, в «Кинорабмол», он пришел шестнадцатилетним юнцом. И сразу, без колебаний, с азартом, с юношеским пылом и страстью объявил: «Мы певцы рабочего класса, о нем, о величии его дел, о красоте труда будем мы рассказывать в своих произведениях!» И сразу заявил о себе картинами, пусть еще маленькими, короткометражными, но рассказывающими о делах рабочего человека, о его борьбе, о жизни, о труде... И рассказывающими с пылом, с силой убежденности в правоте выбранной профессии и выбранного направления.
В тридцатые годы появился в Москве приехавший с Украины молодой Леонид Луков со своим первым большим художественным фильмом «Я люблю». В те годы каждый фильм подвергался обсуждению в кинематографической среде. Я не ошибся, говоря «подвергался»... Да, подвергался. Это были дискуссии «во весь голос», откровенно, без лести и приспособления к знатности режиссера, без «принимая во внимание его номенклатурное значение». Был лишь такой критерий — идейная устремленность, художественные достоинства, конечно же, талантливость.
Мне довелось председательствовать на дискуссии по фильму «Я люблю» в Доме кино. Фильм разобрали по «косточкам», дискутировали долго, горячо. Конечно же, были в этом фильме длинноты, неточный монтаж, много было еще несовершенного... Но все выступавшие, даже самые ярые полемисты и скептики, приходили к выводу, что родился новый мастер нашей кинематографии.
Вскоре Луков подтвердил это звание, приехав в Москву с новым фильмом, и тоже о шахтерах. Это был знаменитый фильм «Большая жизнь», первая серия.
«Воспеть рабочий класс — цель моей жизни», — говорил он на дискуссии. И это были не только слова. Он любил горячо, преданно и страстно героев своего фильма, он огорчался их неудачами, он торжествовал, буйно радовался, когда герои молодые рабочие — осознавали свою роль в жизни, ее красоту, вдохновение труда. И стала не только любимой шахтерской песней знаменитая песня «Спят курганы темные...» композитора Н. Богословского, с которым Леонид Луков много лет работал, она стала песней рабочей молодежи.
Война застала Лукова за работой над фильмом «Александр Пархоменко». Заканчивал он его в Ташкенте, куда были эвакуированы некоторые студии. Это была отличная работа, но Луков уже готовил новый фильм. О нем он говорил нам так: «Вот почему мы победим!..» Это были годы тяжелых испытаний. Враг подходил к Москве. Родина Лукова, Украина, была оккупирована. Свою формулировку — «вот почему мы победим» Луков потом разъяснил нам так: «Я хочу показать солдата нашего, воина нашего, простых людей, величие их будничных дел, их борьбу, их скромное мужество и доблесть, их веру в победу». Такими и показал он нам советских людей в своем фильме «Два бойца», который искренне, с любовью принял наш зритель. И в каждом доме, в окопах запели песню «Темная ночь». Темная ночь повисла тогда над нашей Родиной, но знали мы, что светлый день победы встретят дети наши, победы, завоеванной отцами, которых незабываемо красивыми, мужественными показал нам Луков в своем прекрасном фильме «Два бойца».
Луков поставил еще один фильм о подвиге воина «Рядовой Александр Матросов» — и затем снова вернулся к любимой теме о шахтерах. Он поставил вторую серию «Большой жизни». Это был самый тяжелый период жизни Лукова. Картина была запрещена специальным постановлением. Поведение Лукова в это сложное для него время заслуживает особого внимания, уважения... Он принял этот удар с поразительным мужеством. Конечно, физически это подкосило его, но он остался таким же деятельным, энергичным, работающим, неистовым, накаленным. Он не надел терновый венец пострадавшего, мученика, обиженного... Будучи художественным руководителем студии имени М. Горького, он отдавал товарищам столько труда, энергии, что вызывал наше глубокое уважение.
После XX съезда партии вторая серия «Большой жизни» была выпущена на экран.
Более двадцати фильмов поставил Леонид Луков. Несомненно, среди них есть фильмы больших и меньших достоинств. Помимо фильмов, вошедших в золотой фонд нашей кинематографии, как первая серия «Большой жизни» и «Два бойца», есть и менее удавшиеся (так бывает только у мастера талантливого, у середняка всегда все «в порядочке», все ровненько), но и в них сверкал талант художника. Леониду Лукову иногда изменял вкус, он иногда, любя свой материал, пренебрегал монтажом. Выбросить кусок, а тем более эпизод было для него смерти подобно, отчего иногда страдали некоторые его картины... Я искал причину этих недостатков, о чем откровенно говорил eму, своему другу, и мне кажется, что я нашел ее: Луков — режиссер необыкновенный, работа его с актером заслуживает особого разбора, но мне кажется, что из-за необыкновенной щедрости душевной он слишком широко расходовал себя. Если не удается товарищу какой-нибудь эпизод, стоило пойти посоветоваться к Лукову — о, пожалуйста, сейчас же он начинает шагать, и засверкают варианты, варианты, варианты, один интереснее другого. Пожалуйста, берите... И для своей картины тоже вдруг увлечется интересным ярким эпизодом и пошел, пошел работать над ним... Увлекался, до изнеможения работал, одержимо, страстно... Показывает он этот готовый эпизод. Материал прекрасен, оригинален, мощно сделан, но разросся этот эпизод в целую часть. Это самостоятельная маленькая картина.
— Как ты вместишь ее в готовом фильме?
Он сердился, кричал на нас и спрашивал:
— Но эпизод интересен?
— Очень, но как он будет выглядеть в монтаже, ведь это маленький самостоятельный фильм?
И тогда гремело знаменитое:
— А кто ты такой?!..
Эти слова не звучали оскорбительно в его устах. Он не мог понять, не хотел понять нашего вопроса. Его увлекал мастерски, с блеском сделанный эпизод caм по себе... Процесс творчества его увлекал, щедрость творческая его увлекала, и он дарил, дарил всем, расхлестывал свой драгоценный дар.
Он щедро дарил людям и свое доброе сердце. Его волновало самое маленькое горе человека, на помощь eму он бросался с такой же страстью, как делал он все в своей жизни...
— Эй, вы, — бывало, врывался он в дом,— знаете ли, что Н. заболел?
— Как заболел, когда?..
— Эх вы, эгоисты, себялюбцы, — гремел он. — Я свез его уже в больницу, был у него... Все будет в порядке.
Или звонил:
— У (имярек) настроение плохое, позвоните, узнайте.
И снова гремел:
— Эгоцентристы, пуписты, знаменитости... Позвоните же человеку, черт вас возьми!
Мог рассориться, казалось, «вдребезги», как он говорил, но стоило противнику попросить о помощи, и он все забывал... Он мог и обидеть в пылу, в азарте, но как страдал он потом, беспокоился, не находил себе оправдания, становился несчастным, только об этом и говорил, пока не извинится... У него всегда было много забот. О людях были его заботы, об их нуждах... Он всегда о чем-то хлопотал для людей, об их устройстве, о помощи им, любил успокоить, обрадовать, принести добрую весть. И всегда люди шли к нему, и никогда никого он не встречал равнодушно. Он уже был очень болен, когда совсем недавно, за несколько дней до смерти я посетил его в ленинградской больнице. Поехал я в Ленинград, для того чтобы повидаться с другом, сказать ему, что мы последовали его совету, что товарищи обеспокоены его болезнью. А он, тяжело больной, все время расспрашивал о других, расспрашивал подробно, заинтересованно... Он был председателем ГЭК ВГИКа, и его очень волновало, что будет с молодежью — вдруг без него придет какой-нибудь «дядя», да «начнет»... — беспокоился он. Молодежь Луков очень любил, и молодые eмy платили любовью... Но он не сюсюкал, не подыгрывал, не кокетничал с ними. Он был строг и справедлив. Он имел право быть строгим, потому что эта строгость диктовалась любовью...
Мои воспоминания о Леониде Лукове сейчас разрозненны, я не собирался писать искусствоведческой статьи о творчестве Леонида Лукова, об этом будут писать специально. Мне хотелось лишь в какой-то степени нарисовать портрет человека. Я знаю, что сделал это несовершенно, но да будет мне это прощено, так как писать о человеке, о близком друге, которого глубоко любил, о друге, который только недавно ушел из жизни, очень горестно. Мы часто говорили с ним, что самое важное для художника — и этим измеряется его значение — сделать для людей как можно больше прекрасного. Леонид Луков всю свою жизнь посвятил этому. И в память о нем останутся его работы...

Донской М. Слово о друге // Искусство кино. 1963. № 7. С. 88-89.