Все годы нашего знакомства, дружбы и совместной работы мы с ним, как товарищи, друзья и почти однолетки, были на «ты», но творчески я всегда к нему обращался на «Вы».
Мы впервые встретились с Луковым в конце 1940 года, когда я был утвержден на роль Александра Пархоменко в фильме по сценарию Вс. Иванова.
То, что как к художнику я всегда обращался к нему на «Вы», объясняется еще и тем, что Леонид Луков был моим творческим отцом, породившим Александра Пархоменко в 1942 году и давшим в 1963 году ему вторую жизнь.
Помню, шли каждодневные, напряженнейшие съемки этой картины. В самый разгар работы жестокие приступы астмы то и дело выводили меня из строя.
Назавтра назначена съемка одной из самых сильных сцен: приход Александра Пархоменко в полк, где трусы и бузотеры хотели было расшатать дисциплину и лишить полк боеспособности. Всеволод Иванов написал для этой сцены потрясающий монолог, который необходимо было произнести предельно темпераментно, убедительно, эмоционально. Помимо всего прочего, необходим еще был и голос, а я, как на грех, к этому моменту охрип из-за ангины. Положение было незавидное: я просто не в состоянии был, как говорится, «вытянуть» сцену. А дорога была каждая съемочная минута. Уже была вызвана большая массовка. И нельзя было срывать съемочный день.
— Понимаю, все понимаю, дорогой Сашко, — мягко и задушевно сказал Луков, заглядывая мне прямо в глаза. — Но я тебя просто умоляю. Представь себе на минуту, что не ты, Александр Хвыля, а твой тезка Александр Пархоменко почувствовал бы себя так же худо. Ангина, хрипота и тому подобное. Но полк почти разложился. Если ты не придешь туда и не подымешь дух, не вышибешь прочь разложившиеся элементы, будет катастрофа... Сашко, ты же артист, ну, прошу тебя, представь себе все это и сыграй. Возьми штурмом эту сцену, как штурмуют дзоты наши воины на переднем крае...
Эти патетические слова Луков произносил без тени патетики. Тихо, почти шепотом. Но в его словах была такая сила внушения, убежденности и веры во все, о чем он говорил, что меня это просто окрылило. И я пошел на съемочную площадку. И зажив чувствами Александра Пархоменко, вдруг позабыл и о хрипоте, и о нестерпимой боли в горле, и провел сцену на большом подъеме. Позже, когда в просмотровом зале мы с Луковым смотрели эту сцену, я сам поразился силе своего голоса.
...Помню еще, как в трескучий мороз мы под Новосибирском снимали сцены преследования Махно. Незадолго до этого младший сын Александра Пархоменко Евгений, боевой летчик, подарил мне теплые унты. Видя, что Луков более других страдает от мороза, так как в течение дня почти не отходит от аппарата, я передал ему подаренные унты, считая, что Лукову они больше необходимы.
Надо было видеть, как отреагировал на это Луков; он, кстати, как никто, мог ценить доброе человеческое отношение, потому что и сам так же относился к людям. Он по-детски растерянно всплеснул руками. Глаза его заблестели, и не знаю, то ли от мороза, то ли от растроганности:
— Спасибо, Сашко. Так, наверное, мог поступить и сам Пархоменко. Вижу, ты совсем вошел в образ.
Хвыля А. Сближение с образом // Искусство кино. 1964. № 8. С. 69-83.