Теперь, когда эта книга — реальный факт, кажется странным, что ее до сих пор не было. И тем более странным, что ее могло вообще не быть. Что мы не имели бы интереснейшего рассказа одного из самых замечательных людей нашей страны нашей эпохи. Полагаю, что применительно к нему подобные эпитеты не могут прозвучать расхожим и дежурным славословием. Да и какие еще эпитеты могут быть уместны, когда речь идет о человеке, чья жизнь в искусстве исполнена такой силы и красоты. Чей образ, как никакой другой, достоин сочетания со словами — Народный Артист.
Его биография, житейская и творческая, нужна нам не только затем, чтобы лишний раз вздохнуть да развести руками, преисполнившись добавочного восхищения большим талантом. И не затем, чтобы оживить в памяти неповторимые впечатления отдаленных дней, хотя это, бесспорно, приятно и полезно. И даже не затем, чтобы звать события, факты, даты, имена — все, из чего складывается бытие личности.
Его биография, как биография любого большого художника, есть великий урок. И нужна прежде всего затем, чтоб разбудить в нас пытливую и беспокойную мысль, заставить задуматься о жизни. Такая биография — не череда беспрерывных побед, достижений, открытий, как бы удачливо она ни вложилась. Она всегда трудный, порой мучительно трудный путь от вершины к вершине. И книга, лежащая перед вами, подтверждает это.
Да, судьба Николая Крючкова складывалась удачливо. Московский парень с «Трехгорки» идет в драмкружок, оттуда в Театр рабочей молодежи (знаменитый ТРАМ), а затем в кинематограф. Первая же роль — в прекрасном фильме прекрасного режиссера. Это была «Окраина» Бориса Барнета. А дальше, как говорится, и пошло, и пошло. Но это ведь только так говорится. Задним числом все кажется простым и понятным. В реальной же жизни было сложнее. А могло бы, наверное, статься, что в нашем кинематографе вообще не было б Николая Крючкова. И то сказать: не встреться ему в начале пути те прекрасные люди, которые приметили и оценили еще не раскрытый его талант... Не случись тех случайностей, которые счастливым образом подтолкнули его на главную стезю, кто знает, как сложилась бы его биография? Имели бы мы того Крючкова, которого почитаем сегодня? Вопросы не праздные, ибо люди искусства, а уж актеры тем более знают, сколь много значат в судьбе их случай, везение, удача.
Такой, как Крючков, не мог не добиться своего. Раньше или позже. Его не могли не приметить, не оценить, ибо он был не просто талантлив. Он был упорен, смел, а главное, неуемен в желании преуспеть в любом деле. Чуть ли не с детства он умел, как сам говорит, «и столярничать, и слесарничать, и сапоги тачать, и на гармони играть, и песни петь». Он умел еще многое: водить машину, трактор, танк, мог бы взять на себя управление самолетом. А уж как он плясал — мы видели на экране не раз.
И дело тут не в количестве «умений», хотя в его актерской практике такая всесторонность была как нельзя более уместным подспорьем, придавала его игре сугубую достоверность и органичность. Дело в том, что от него всегда, с юных дней исходило ощущение особой надежности. Его нельзя было не заметить, не оценить, будь то драмкружок, ТРАМ или экран. Наше кино предвоенной поры остро нуждалось в таком исполнителе, в таком характере, в таком герое. Таком обаятельном, с душой нараспашку, сметливом и смелом, способном поднимать людей в атаку и на трудовой подвиг. Страна нуждалась в передовиках, энтузиастах, героях. Нуждалась неосвоенная Арктика. Нуждалась молодая и во многом неопытная колхозная деревня. Нуждалась комсомольская стройка. Нуждалась граница и, конечно же, армия.
В сценарии Юрия Олеши «Строгий юноша», написанном в середине тридцатых годов, можно прочесть такие примечательные строки: «Есть тип мужской наружности, который выработался как бы в результате того, что в мире развились техника, авиация, спорт. Из-под кожаного козырька шлема пилота, как правило, смотрят на вас серые глаза. И вы уверены, что когда летчик снимет шлем, то перед вами блеснут светлые волосы. Вот движутся по улице танки. Вы смотрите. Под вами трясется почва. Вдруг открывается в спине этого чудовища люк, и в люке появляется голова. Это танкист. И разумеется, он тоже оказывается светлоглазым... Это красота красноармейцев, красота молодых людей, носящих на груди значок ГТО. Она возникает от частого общения с водой, машинами и гимнастическими приборами».
Справедливости ради отметим, что не один Крючков воплотил на нашем экране столь выразительно описанный тип. Были Евгений Самойлов, Сергей Столяров, Иван Новосельцев. Были и другие. Крючкова можно бы назвать, в известном смысле, первым среди равных. В нем не было сказочно-былинной красоты Столярова. В нем не было слегка утонченной, слегка изысканной неотразимости Самойлова. Не было и строгой, чуть-чуть суховатой сдержанности Новосельцева. Не было, естественно, в нем исполинской физической мощи Бориса Андреева. Хотя многое, очень многое действительно роднит его с этими актерами, как и с Петром Алейниковым, Николаем Боголюбовым, Иваном Переверзевым, Борисом Тениным. В нем было в избытке то, чему трудно подобрать точное название. Чему ближе всего подходят слова «творческая самобытность».
Это именно так, ибо все, что ни делает, что ни свершает его герой, исполнено творческой страсти, дерзания, душевной неугомонности. Крючков всегда играл самобытно талантливую личность. И даже в тех его персонажах, ранних и поздних, которых нельзя назвать положительными, все равно ощущалось нечто яркое, своеобычное, неординарное. Некий артистизм (то подспудный, то явный), по которому сразу узнавалась манера Крючкова, его особая характерность.
Как это подчас бывает в кинематографе, его «маска», то есть тот образ, который Крючков как бы закрепил за собой в предвоенные годы, эксплуатировался порой не слишком разумно. Многие теоретики и практики нашего кинематографа склонны были считать Крючкова скорее типажным актером. «Что там за герой? В тельняшке? Значит, Крючков сыграет». Это расхожее суждение сам Николай Афанасьевич так откомментировал в одной из своих бесед: «Мне в свое время пришлось действительно переиграть много ролей в тельняшках и гимнастерках, были среди них хорошие роли... с удовольствием их вспоминаю. А бывало, идешь на съемку, как на казнь. На герое гимнастерка или тельняшка, а внутри пусто».
Да, было такое. И не только потому, что многие режиссеры ничтоже сумняшеся пытались заткнуть Крючковым пустоты и провалы в собственной творческой фантазии. Меж тем Крючков никогда не был типажным актером, всегда тяготел к разнохарактерным ролям, умел их играть и сильно и сочно. К сожалению, кинематограф тридцатых-сороковых годов почти не предоставлял ему такой возможности, разве что в нескольких эпизодах. Впрочем, одна из таких эпизодических ролей в фильме «Котовский», где Крючков играл «шикарного» одесского уголовника, по-моему, стоит многих главных. Лишнее подтверждение извечной истины, что для большого актера нет маленьких ролей.
Правда, была еще сцена, которая дала однажды Крючкову редкостную возможность выказать многогранность своего дарования. То был спектакль «Бедность — не порок», поставленный в послевоенное время в Театре-студии киноактера. Крючков с блеском сыграл труднейшую роль Любима Торцова. Работа во всех отношениях примечательная. Недаром сам актер считает ее этапной, в известной мере основополагающей. Считает, что острохарактерные роли, сыгранные им уже в пятидесятые годы и позже — в «Сорок первом», в «Деле Румянцева», в «Жестокости» и «Суде», во многом пошли от Любима Торцова. Наверное, так оно и есть.
Со страниц этой книги перед нами встает образ не только замечательного артиста. Но еще и замечательного человека, не утерявшего с годами ни чувства юмора, ни живой, азартной неуемности, ни трезвого, прямодушного взгляда на жизнь. Ни своей гражданской ответственности. О последнем я могу судить не понаслышке. В «Сорок первом» Николай Афанасьевич был не просто исполнителем одной из главных ролей — он был прямым соратником молодого, начинающего режиссера, защитником его творческих замыслов и установок, всегда готовым вступить в бой с перестраховщиками и отстоять достойное.
Когда-то Крючкова знали все. Как говорится, и стар и млад. Особенно «млад», поскольку он был кумиром тогдашней молодежи — ее сбывшимся идеалом, воплощенной мечтой. Время — жестокая штука. Фильмы, бывшие когда-то любимейшими, популярнейшими, отодвигаются в прошлое, в историю — они уже не заполняют экраны. Герои тридцатых-сороковых годов уходят в глубины памяти. Конечно, это процесс закономерный, естественный, но где-то и несправедливый. И чувство правды, чувство исторической и просто житейской справедливости с этим мириться не хочет. ‹…›
Чухрай Г. Судьба таланта // Н. Крючков. Чем жив человек. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 3-6.