Евгений Шварц любил парадоксы.
В прекрасном фильме «Золушка», поставленном по его сценарию Н. Кошеверовой и М. Шапиро, сказочный король с грустью говорил о своих старых друзьях по сказкам, о Мальчике с пальчике и Коте в сапогах: «У них все в прошлом. Их сказки уже сыграны...» И в самом деле, Кот, обленившись и сняв сапоги, спал у камина, а Мальчик с пальчик занимался тем, что играл в прятки на деньги: попробуй найди его...
Как будто то же происходит и в пьесе Шварца «Тень». Сказочные людоеды служат оценщиками в ломбарде. Спящая красавица умерла. Мальчик с пальчик жестоко торгуется на базаре.
Но сходство парадоксально обманчиво. Ведь в «Золушке» король печалился о сыгранных сказках лишь для того, чтобы обрадоваться несыгранной, новой сказке про Золушку: «Как король сказочного королевства, я чувствую, что вы стоите на пороге удивительных сказочных событий!» Сказка не ушла, она обновляется и, значит, живет.
Совсем другое в пьесе «Тень». Там действительно бывшая сказочная страна. Сказка без сказки. Чудеса вытеснены буржуазным здравомыслием, мещанским лицемерием, культом выгоды, сытости, равнодушия.
Итак, стало быть, в «Золушке» — радостное продолжение сказки. В «Тени» — ее печальный конец. Все ясно. Но не торопитесь! Парадоксалист Шварц и тут обманывает наши прямолинейные догадки. В его «Тени» не признание гибели сказки, но борьба за нее. Посланцем сказки, посланцем всего, что является ее опорой, — бескорыстия, чистоты, доверчивости, прибывает в бывшую сказочную страну Христиан Теодор, молодой ученый, чья строгая профессия (опять парадокс!), казалось бы, меньше всего располагает к вере в чудо, в сказку.
И сказка снова побеждает, хотя на пути ее большие, чем в «Золушке», препятствия. А главное, более реальные: беспощадная трезвость буржуа, цинизм, купля-продажа.
Парадоксы Шварца — это веселое опровержение скучных предвзятостей. И в результате даже его пьеса «Тень» живет по законам сказки, хотя почти все ее персонажи от этих законов отступились; даже она оптимистична, хотя и печальна; даже ее действие развивается в стремительном сказочном ритме, хотя и осложнено психологической углубленностью. Сплавились жизнь и сказка, философия и игра. Без этого сплава Шварца нет. Во всяком случае, нет «Тени» — по-моему, его лучшей сказки.
В фильме Кошеверовой очень ощутимы потери. Главные из них — потеря веселья, стремительности, легкости, без чего немыслима сказка, и потеря философской многомерности, без чего немыслима сказка Шварца.
Потери начались с того, что театральная сказка требовала кинематографического перевоплощения: известно ведь — то, что легко и изящно на сцене, порою бывает невыносимо статично на экране. Сценаристы Ю. Дунский и В. Фрид не учли этой истины — простейшей, знать которую их обязывал профессионализм. Режиссер не слил действия воедино: длинные монологи, не берегущие дорогого экранного времени, неудачно соседствуют с приемами театра теней, со староватыми трюками, с песенками в духе ревю, а действие, провисающее под тяжестью обыденного бытовизма, идет — вернее, тащится — на фоне условных, полуигрушечных декораций.
Вопреки законам естества шварцевский сплав серьезности и игры вдруг распался на составные части. И хуже того: игра стала вялой, а серьезность — плоской.
Плоским вышел и ученый. Олег Даль, играющий две роли — самого ученого и сбежавшую от него тень, словно бы подчинился такой логике. Тень черна, подла, лицемерна. Ученый — тот, разумеется, во всем ей противоположен. Он ее антипод, то есть (прошу прощения за нехитрый каламбур) антиподл. Античерен. Антилицемерен. Он антитень, это ясно. Но не ясно, что он за человек. Ученый в фильме демонстрирует не присутствие добрых качеств, а отсутствие злых. Получился (увы, не шварцевский) парадокс: ученый не характер, не индивидуальность, а... тень тени. Ее отражение. Пусть отражение, так сказать, с отрицательным знаком — все-таки только отражение.
А ведь у Шварца Христиан Теодор вовсе не безликая формула «святой души», не лучезарный добряк с простовато-простодушной улыбкой, проигрывающий своему антиподу и в значительности, и во внешней выразительности. Он, напротив, воплощение жизни, импульсивности, характерности. Он работяга и незаурядный ум. Сама странность его, само чудачество не роковые черты человека «не от мира сего». По Шварцу, странность определяется просто: соответствием или несоответствием поведения героя общепринятым правилам. Его ученый прежде всего по-человечески нормален, естествен, полноценен, и чудаком он кажется лишь тем, у кого смещены все понятия о нормальном, кто выгрался в ложь и притворство. ‹…›
Почти все актеры делают в этом фильме в точности то самое, что делали прежде, к чему мы привыкли, и кажется, что им самим скучновато повторяться.
Конечно, от инерции их спасла бы резкая оригинальность режиссерского решения. Но...
Когда-то Шварц дерзко возродил философскую сказку на сцене да и на экране: появилась «Золушка». Это была встряска, взрыв, толчок. Но последние фильмы, поставленные по мотивам Шварца, напоминают мне, ну, скажем, вагоны без паровоза, пришедшие в движение от мощного толчка, но не имеющие собственной скорости. Бегут они по той же колее, не сворачивая, но все тише и тише, все больше удаляясь от того, прекрасного первотолчка.
Так и в фильме «Тень»: по инерции играют актеры. По инерции работают художники, варьируя то, что было в «Каине XVIII», в «Обыкновенном чуде», в «Старой, старой сказке». По инерции работает и режиссер, которому недостало на этот раз верности глубокому шварцевскому замыслу и одновременно свободы воплощения этого замысла, свободы, так необходимой для экранизации театральной пьесы. Еще один естественный парадокс: подлинную верность первоисточнику можно сохранить, лишь имея собственный взгляд на него. Фильм «Тень» движется по привычной колее, но у него нет собственной скорости.

Рассадин С. Сказка без сказки // Советский экран. 1972. № 18. С. 4-5.