Ленинград вообще, как материал еще мало использован в кино. Нева, гранитные набережные, старинные парки, фантастические дворцы Петербурга и мощь растущих фабрик Ленинграда — еще не показаны по-настоящему в кино. Живя и чувствуя современный Ленинград, невольно представляешь себе, какую интересную фильму можно было бы создать на параллели Петербург—Петроград—Ленинград. На болотах построенный, туманный, выдуманный Петербург, встревоженный, залитый кровью войны и возрожденный вспыхнувшим заревом Октября — Петроград и город оживающего строительства, мощно вытягивающий гигантские трубы заводов, — город Ленина. До сих пор Ленинград был для кино или мертвой натурой, эффектной декорацией («Дворец и крепость» и так далее), или какой-то болезненной хаотичной гофманиадой (работы фэксов), но ни разу не показали и даже не пробовали показать внутренний облик этого города.
В фильме «Поэт и царь», над которой работает теперь ленинградская фабрика, режиссер Гардин старается выявить сущность города, использовать его не только как фон, а как одну из основ фильмы, — герой которой такой близкий Петербургу, так гениально чувствовавший его Александр Сергеевич Пушкин.
Изобразить Пушкина — потребность давно назревшая. До сих пор этот образ пытались воссоздать только литература и изобразительные искусства. В истекшем году за это взялся театр. Ленинград напряженно ждал премьеры пьесы «Пушкин и Дантес». На нее шли с большим волнением. Пьеса безнадежно провалилась — театр не сумел передать сущности Пушкина, не сумел найти ритма и темпа. Передать Пушкина в кино — задача огромной ответственности. Интерес к воссозданию Пушкина велик.
Фильму снимают двумя негативами, один из которых пойдет за границу. XIX век — век Пушкина остался живым в Ленинграде. Нужно только сесть на невский пароходик, который довезет вас до петергофского взморья, и из живого Ленинграда вы попадете в изысканную мертвечину петергофских дворцов и фонтанов.
На этой параллели построена фильма «Поэт и царь».
Живая жизнь, истинный человек — Пушкин, и мертвая жестокая прапорщина — царь, окутанный мантией мертвого великолепия — изысканной роскошью искусственного Петербурга.
Плещут радужные петергофские фонтаны, сверкают драгоценные статуи, нежным вальсом движутся изысканно одетые фигуры, и все заледенело, над всем повисла плеть в великолепной, выхоленной длани царя. В изукрашенной мертвечине бьется живое великое человеческое сердце — Пушкин.
Певучее, мощное эхо мира, которое несется из края в край, чтобы страстно откликнуться на все, чтобы «не дать бесследно замереть ни одному достойному звуку жизни». В этом даре живого ответа на все живые голоса — великий человек — Пушкин, чующий, что живет среди мертвецов, единственный в среде, знающий истину. Николай I воображает себя Петром — спрашивает, похож ли он на Петра, ему верят все; только Пушкин бросает едкую эпиграмму, в ней видит сам Пушкин: Николай только вымуштрованный прапорщик, своим шпицрутеном калечащий Россию. Этого познания истины не могут простить Пушкину. Булгаринскими сплетнями обвивает его клевета, сапоги жандарма-царя, раздавившего Россию, давят и преследуют Пушкина. Загнанный, затравленный обществом, он узнает, что даже единственный его друг — жена — предает его любовь, его честь, его доверие. 
Он погибает от фатовской руки Дантеса, но за рукой, наводящей дуло на грудь Пушкина, чувствуется другая, все уничтожающая жандармская — длань царя.
Пушкин изображается в фильме «Поэт и царь» не безгрешным героем, а просто живым истинным человеком. От шалости до великого человеческого страдания, от едкой эпиграммы до бурного мятежа — в этом идет жизнь, в этом Пушкин. Это не мелкая натура, спокойная своей безгрешностью, это бьется в горячих соблазнах и страданиях — живая жизнь.
Метод фильмы, изображающей Пушкина, — метод ритмического параллелизма. Игра на ритме петергофских фонтанов, постоянно сменяющих темп, и параллельно ритм Пушкина, разрезающий жизнь. Мертвый темп николаевской шагистики, и ритм бросающего вызов обществу буйного Пушкина. Великолепный вальс кружащихся масок дворцового карнавала, и острая предсмертная мука Пушкина, вызвавшего на дуэль Дантеса.
Изображать эпоху Пушкина в кино особенно трудно, потому что ритм ультрасовременного кино мало пригоден для воссоздания темпа в XIX веке. Но герой фильмы — Пушкин, и этим все сказано. Он не знал границы концов, вечно настоящий, всегда всем современный, живущий из века в век, для него не было и нет ничего чужого, как для жизни. И передать его живую человеческую сущность — задача труднейшая, но, безусловно, возможная и нужная для кино.

Червяков Е. «Поэт и царь» // Советский экран. 1926. № 43.