‹…› Наш ключ к роли — Алонзо Кихано добрый! Отвратительно умиляться и разыскивать сентиментальные места, для того чтобы разжалобить зрителя. Это образ рыцаря. Пусть у этого рыцаря нет ни рыцарской повадки, ни рыцарской поступи, ни рыцарских интонаций (и весь-то смысл именно в том, что всего этого нет ни крохотной тени!) — но он добр, благороден, честен, строг к себе. Он застенчив в век развязности, целомудрен среди блуда и, наконец, возвышенно-мечтателен в век трезвого расчета и власти чистогана.
Говоря о сумасшествии Дон-Кихота, Козинцев объяснил его следующим образом: сумасшествие в том, что идальго способен, как ребенок, отдаваться мечте. А когда он уже поглощен ею, то начинает верить в реальность ее существования, выражает ее от полноты своей великой души. Сцена с Мариторнес у нас не получается прежде всего потому, что мы недостаточно глубоко играем веру в то, что возле Дон-Кихота действительно графиня.
В силе этой веры заключено и комическое положение и трогательность наивности старика-ребенка. Говоря о форме исполнения, Козинцев заметил: — Конечно, в образе Дон-Кихота у Сервантеса есть и карикатура, и буффонада. И, конечно, очень хочется, чтобы эти элементы стиля комического романа ожили в нашем фильме. Но трудность в том, что экран не допускает ни секунды внешней игры, а утрировка, даже небольшая, требует еще большего внутреннего наполнения. Тут трудно не вспомнить Чаплина. Он осуществил эту великую смесь клоунады и. психологического реализма. Но нужно прямо сказать: чтобы играть в этом стиле, нужно не просто хорошо играть, но гениально! Иначе — позор ломания и неприличие грубого театрального кривляния. Если у нас возникнет возможность хоть немного приблизиться к реализации такого стиля исполнения, — буду безмерно счастлив. Это идеал.
— А пока, — продолжал Козинцев, — нам нужно утвердиться в реалистическом толковании образа — деревенского идальго, благородного, доброго и мечтательного, потерявшего чувство реальности, нелепого и потешного в своей восторженности, но трогательного в благородстве стремлений. И наполнить все его действия человеческой глубиной и полнотой веры в истинность происходящего.
Дело наше не легкое, потому что перед нами одно из величайших произведений, созданных человечеством, но уж очень хочется сделать его хорошо!
Я был совершенно согласен с трактовкой образа, предложенной Г. М. Козинцевым.
С моей точки зрения, мои неудачи при начале работы над новым толкованием образа Дон-Кихота все же заключались главным образом в специфике киноискусства. На съемках фильма актера нередко заставляют сразу же давать наивысший эмоциональный накал образа. К примеру, в сцене «постоялого двора», когда еще не определился характер Дон-Кихота, не было найдено существо образа, невольно пришлось прибегнуть к внешним приемам игры. И сразу же — фальшь и ложь, которые отчетливо видны на экране,
Вряд ли можно заставить артиста, поющего партию Бориса Годунова, начать играть со сцены смерти героя или предложить актеру работая" над образом Отелло с момента удушении Дездемоны!
Я вспоминал всю свою работу в кино. Обычно мы старались работать и снимать сцены в последовательном порядке. Ко всем же трудностям работы вид образом Дон-Кихота прибавлялось и то обстоятельство, что снимать фильм начали с объекта «постоялого двора». Правда, иной раз бывает очень полезно окунуться в самые сложные сцены в начале работы, для того чтобы к ним вернуться в конце. Я отлично понимал задачу, поставленную режиссером, соглашался с его трактовкой образа и был готов преодолеть все трудности во имя достижения нашей цели...
‹…›
12 мая.
‹…›
Для того чтобы сделать Россинанта более угловатым, оператор Дудко установил его в кадре передними ногами в специально сделанную ямку. Действительно, он выглядел более эксцентрично, но мне в таком положении в полном рыцарском облачении и вооружении было не совсем удобно, если не сказать больше... Россинант оказался очень спокойным и дисциплинированным конем. Но на одной предсъемочной репетиции, которая очень затянулась и по ходу которой мальчик вскакивал на шею коня, Россинант чрезмерно утомился и рысцой поплелся вдоль поляны. Я попытался остановить его. Мой сапог соскользнул с огромного рыцарского стремени, в котором мог бы поместиться большой утюг, и я с грохотом упал с коня. Перед моими глазами «крупным планом» были его копыта. Очевидно, со стороны это выглядело очень смешно, но Козинцев был очень встревожена У меня было гнетущее состояние, мне было стыдно, и я злился на себя и обстоятельства. Немного погодя «Зайчик» скинул пытавшегося сесть на него Толубеева. Толубеев категорически отказался сниматься с этим ослом. Погода стояла пасмурная. План не выполняли.
15 мая.
Б. Эдер сообщил мне, что снимать сцену со львом за стеклом, которое отделяло бы. меня от него, как мы предполагали раньше, невозможно. Придется снимать без стекла. «Не бойтесь,—-говорил Эдер,— я буду всегда рядом с вами. Ничего страшного не произойдет». «Вам виднее, — отвечаю, — а на миру и смерть красна».
‹…›
6 июля.
Сегодня наши строители закончили постройку главной мельницы. Дудко и Чеботарев, разглядывая крылья, вслед за тем направляли свои пристальные взгляды на меня. Чувствуя, куда они метят, я, скандируя, отвечал:
— Что касается мельницы, то в сценарии ясно сказано: рир-проекция. Так что никаких разговоров о том, чтобы я залезал на эти крылья, быть не может!
12 июля.
Половину дня посвятили «Мельнице» (освоение). Этот важный и самый сильный эмоциональный эпизод—апогей безумия идальго. Такая же вершина экзальтации, как и в сцене с бурдюками. Снимать объект можно только небольшими монтажными кусками, но каждый из них очень сложен и труден. Приступили к пробам, которые прошли благополучно. Крылья выдерживали тяжесть, превышающую вес человека. Сцена, где Дон-Кихот в борьбе с волшебником Фрестоном чувствует свое превосходство, у меня всегда ассоциировалась с борьбой Руслана с Черномором. Стало ясно, что для средних и крупных планов придется и мне лезть на крыло и на нем вертеться! Дождливое лето сохраняет ярко-зеленый цвет травы; опять приходится ее выжигать.
‹…›
5 августа.
Все эти дни по вечерам репетировал у Эдера сцену со львом. Вчера и позавчера были отсняты оставшиеся куски сцен дворика Дон-Кихота.
Сегодня ровно в 7.30 утра режиссер, операторы, вся группа были на месте. Клетка со львом была еще закрыта со всех сторон циновками. Вольер был расширен, в нем уже стояли аппарат и два осветительных прибора.
К повозке подвели двух волов и начали их впрягать. Василий Цезаревич стал в волнении метаться по клетке. Солнце пекло, было тихо и безветренно. Циновки с клетки были сняты. Зажглись приборы. Цезаревич, изумленный, не понимая, что происходит вокруг него, продолжал метаться в клетке. По сигналу «приготовиться к съемке» я вынул меч. По сигналу «мотор» дверь в вольер была открыта, я прошел к клетке, за мной Эдер.
Первый дубль был хорош, сразу же сняли второй. Так же благополучно прошла съемка на обыкновенный экран. Теперь предстояло снять сердцевину этой сцены. У меня появилось желание быть ближе к льву. После небольшого перерыва начали съемку. Дверь в клетку уже была выдвинута, и Эдер дал моему партнеру пару кусочков мяса. Цезаревич в ожидании следующего куска широко раскрыл свою пасть (это должно было выглядеть после озвучания как заданный вопрос). Прислушиваясь к нему и поняв вопрос, я отвечал: «Спасибо, спасибо, теперь я уже совсем поправился. Но я много раздумывал, пока хворал». Как бы собираясь с мыслями, несколько отворачиваясь от льва (тем самым в какой-то мере обезоруживая себя), я после паузы начинал: «Школьник, решая задачу, делает множество ошибок. Напишет, сотрет, опять напишет, пока не получит правильный ответ наконец». Говоря эти слова, я не видел, что делает в этот момент лев, но, судя по вытаращенным глазам товарищей, стоявших за клеткой, чувствовал—что-то происходит... Медленно поворачивая голову и произнося слова: «Подвиг за подвигом — вот и не узнать мир...» — я увидел его морду, тянувшуюся к мясу рядом с моим носом. Собравшись с силами, стараясь не показывать волнения, я продолжал монолог и довел сцену до конца.
Решили сразу же снять второй дубль. После сигнала «мотор» поначалу все шло четко и благополучно, но в рискованный момент, отворачиваясь от льва, я почувствовал его горячее дыхание над самой головой. Взял себя в руки и продолжил монолог, незаметно отходя от льва. Так и кончил сцену. «Стоп!» — крикнули одновременно Козинцев и Чеботарев. Дверь в клетку была быстро задвинута. Все присутствовавшие на съемке громко выражали свои эмоции — кто меня хвалил, а кто и журил. Козинцев в шутку воскликнул, что будет рекомендовать молодым учащимся актерам этюды на внимание со львом, и, успокаивая всех, кто волновался, весело воскликнул: «Товарищи, не волнуйтесь, лев Черкасова за мясо не считает, так что он был в полной безопасности». Не показывая виду, больше всех волновался Эдер. Несколько погодя сказал, что момент был опасный, зверь — это зверь...
‹…›
27 сентября.
Сыграли и закончили последний дубль седьмой дороги. «О сеньориты! Если когда-нибудь понадобится рыцарь для защиты вашей невинности, прикажите — и я умру, охраняя вашу честь!» Избитый до полусмерти, странствующий рыцарь нашел силы, чтобы исполнить свой рыцарский долг...
Закончилась экспедиция в Крыму. За пять месяцев у меня было более восьмидесяти съемок. За этот период, примерно во второй половине экспедиции, я нашел сущность предложенного мне драматургом и режиссером нового образа Дон-Кихота. Почувствовал радость творчества, свободу и уверенность. Правда, все же кое-где проскальзывали нотки прошлых «рыцарей» и риторические средства выражения. Но Козинцев меня всегда останавливал и направлял на новый, правильный путь.
Сегодня попрощались с друзьями, оставшимися для досъемок некоторых объектов, а также и с нашими четвероногими партнерами. Правда, Россинанту мы сказали «до свидания», так как было решено после окончания работы доставить его в Ленинград для возможных досъемок. С осликами, особенно с Бемби, произошло трогательное прощание. Санчо Панса, расставаясь со своим Сереньким, чуть было не прослезился. Он купил ему на прощание печенье, конфеты и пожал своей рукой переднее копытце ослика. Бемби, в свою очередь, прощаясь с Санчо Пансой, взял мягкими губами его палец и долго и ласково сосал его. Ослика Бемби тоже вначале хотели приобрести и отправить для возможных досъемок в Ленинград, но его владелец категорически запротестовал. Он прислал письмо из Ялты, полное тревоги. Вот его содержание: «Обращаюсь к вам и прошу по окончании съемки объекта в Щебетовке доставить мне моего ослика обратно, так как я вам его доверил и дал без документов. Моя семья и в особенности моя жена очень беспокоятся за ослика Бемку, так же и дети мои, мы вообще любим Бемку, так что ни за какие деньги не продадим его и просим вас прислать его обратно». Бемби немедленно был отправлен хозяевам.
Последний раз разгримировались в Щебетовке, в 9 часов вечера выехали в Симферополь. Завтра на самолете — в Ленинград, где нас ждут декорации следующих объектов.
‹…›
5 ноября.
Сегодня в декорации спальни собрались друзья и близкие сеньора Кихано. Снимали прощание с Дон Кихотом перед его кончиной. Из всех сцен объекта эта наиболее легкая как в актерском, так и в техническом отношении. Съемка шла легко. Вдохновенная С. Бирман, стоя в ногах Дон-Кихота, плакала настоящими слезами. Они ручьями лились из ее глаз и падали на постель. Меня это взволновало, и у самого дрогнул голос.. Поглядел на все это как бы со стороны, и опять очень стало жалко сеньора Кихано из Ламанчи. «Ну, вот и все, сеньоры, — говорил он как бы виновато. — Вспоминайте меня на свой лад, как просит ваша душа... А теперь оставьте меня, дайте мне уснуть».
Задачи, которые ставил передо мной режиссер, удалось выполнить лишь благодаря микрофону, который записал тончайшие нюансы речи, причем в гомеопатических дозах. В театре эти нюансы до зрителей, не дошли бы.
<...>

21 января 1957 года.
‹…› Придя в гримерную, долго не разгримировывался и смотрел на свое лицо в зеркало. Какую сложную, объемистую творческую работу проделал В. Ульянов, гримировав меня более 150 раз, и как правильно мы поступили, что утвердили в гриме не отвлеченный, абстрактный романтический образ, а образ реального испанца из Ламанчи.
Медленно разгримировывался, умывался, переодевался. Бедный мой рыцарь! Ты едва-едва доносил свои рыцарские солдатские сапоги—правый сапог, оказывается, уже давно «просит каши». Сдал костюмерше Э. Лапшиной свой рыцарский костюм, пожал ей руку, поблагодарил за помощь и отправился домой с тревожным ожиданием результата огромной работы.
С окончанием съемок и озвучания работа актера в кино фактически заканчивается, результат твоего творческого труда всецело переходит в руки режиссера. И успех актера обеспечивается талантом режиссёра, его культурой, художественным вкусом и чутьем.
Актер уже бессилен что-либо улучшить, исправить, изменить в своей работе, но режиссер в содружестве с композитором могут в монтаже творить чудеса. Вот почему актера так тянет в этот период в монтажную, в тонстудию, в просмотровый зал. И как часто актёр бывает лишен возможности не только участвовать, но хотя бы присутствовать при заключительных этапах работы над фильмом!
Больше года ушло у меня на работу над образом Дон-Кихота. Результат же этого труда прозвучит экрана за какие-нибудь полтора часа.
В памяти промелькнули все пройденные этапы... Поначалу я не все принимал в режиссерском плане, не со всем соглашался. Сдавался я медленно и постепенно. Но уже в репетиционном периоде, убедившись на практике в правомерности задуманной трактовки образа, принял я эту новую концепцию и постарался осуществить ее. Мне кажется, новое решение образа обогатило меня. Я увидел новые краски в характере героя, которых не было у моих предыдущих Дон-Кихотов.
Пятого марта на просмотре для Художественного Совета студии впервые увидел готовый фильм. Я впивался глазами в свою тень на экране и жестоко ее критиковал — таков удел актеров, работающих в кино.
‹…› К образу Дон-Кихота в театре и кино будут возвращаться не раз. Я горжусь тем, что имел возможность внести свой небольшой вклад в истолкование этого прекрасного образа, и мой труд, может быть, послужит скромным опытом для других актеров.

Черкасов Н. История одной роли // Искусство кино. 1957. № 7. С. 60-72; № 8. С. 72-88; № 9. С. 105-120.