Мне посчастливилось работать с...
Но нет, оставим неточности. Возьмем на вооружение, чего это ни стоило бы, правду. Мне не посчастливилось работать с великим актером. Работа была. Счастья не было.
Просто удивительно, что Козинцев и я, живя в одном городе с Черкасовым, зная его почти что с первых дней нашей работы в кино, не снимали его. Казалось бы, вот уж был актер нашего племени. Если десять лет нашей деятельности в театре и в кино связаны с тем, что принято называть «эксцентризмом», больше всех прочих по пути с нами было Черкасову. Вот был эксцентрик в самом чистом, точном смысле слова. А если подумать о том, что в начале 30-х годов мы пошли по иному пути, я сказал бы, вовсе не отрицающему то, чем раньше жили, но уже не отвергающему психологический рисунок, то и Черкасов примерно в то же время пришел к замечательному образу в спектакле «Мольба о жизни», а в 1936 году к Полежаеву.
Объяснить отсутствие у нас ролей для Черкасова скорее всего можно двумя причинами. До 1931 года мы почти исключительно занимали в фильмах актеров нашей мастерской ФЭКС. А потом началась трилогия, в которой для Черкасова возможен был лишь эпизод. Хорошо, что мы не заняли его в эпизодах, для этого он был слишком ярок.
В 1940 году Козинцев и я приступили к постановке фильма «Карл Маркс». Образ Маркса должен был создать Максим Штраух, Энгельса репетировал Черкасов. Фильм дальше не пошел, помешала война.
В 1948 году мне была поручена постановка фильма об Александре Попове. Героя играл Черкасов...
Но здесь требуется отступление.
Огрубляя, сказал бы, что существует два рода прекрасных актеров. Одни в жизни совсем не примечательны, смотришь на них и диву даешься: неужто это тот, кто вчера потряс зрительный зал? В «Египетских ночах» Пушкина такой пусть не актер, но чтец показан. Только что внушающий Чарскому презрение, даже отвращение делец, мелкая душонка вдруг превращается во вдохновенного героя, в бога. Как если бы, говоря современным языком, повернули выключатель — и вдруг электрическая лампочка засветилась, зажглась.
Черкасов принадлежал ко второму типу: он был источником света, горящего непрерывно. Похоже, он играл все двадцать четыре часа, вероятно, даже во сне. Вы стояли рядом с ним, говорили о самом будничном, самом «не-игральном» и все равно чувствовали: этот человек живет как воплощение игры. Не только в дни славы, но и в первые годы его деятельности, встречаясь с ним, люди светлели, подбирались, как если б входили в нарядно освещенный зал.
Помню: незадолго до своей смерти, на вечере в Доме кино, говоря о своих творческих планах, Черкасов сказал с озорной улыбкой, что хотел бы, к примеру, сыграть Жоржа Помпиду. В ту же секунду, нет, в четверть секунды перед нами на эстраде оказался французский президент. Мы все оцепенели, потом грохнули восторженные аплодисменты. Как жалко, что немногие видели Черкасова, исполняющего какие-то до слез умозрительные скетчи в домашней обстановке.
И тут буду писать о том, о чем писать нелегко. Понимаю, что мало кто со мной согласится. Очень возможно, что совсем я неправ, и все-таки не могу не написать.
Иван Грозный, Александр Невский сыграны Черкасовым по-настоящему значительно. Перефразируя гамлетовские слова, скажем: «Был Черкасов царем с головы до ног».
И (тут понимаю, что, может быть, кощунственно об этом говорить) с головы до ног — и не больше. Того, что понимается как глубина постижения, как диалектика образа, не вижу я ни в Невском, ни в Иване. Возможно, это было и не нужно, ставилась задача иного порядка. А все-таки настаиваю: неполный накал. Не то, что должно было явиться подлинно актерским триумфом. Опять-таки не триумфом представления, а перевоплощением в самом значительном смысле этого слова. Такого перевоплощения добился Черкасов (и режиссеры) в образе Полежаева, человека, не менее значительного, чем все цари вместе взятые.
Но я пишу не для того, чтобы судить о других режиссерах.
Я отчетливо понимаю, что не нашлось у меня сил превратить в живую, соответствующую подлиннику фигуру Александра Попова. Готов полностью признать свою вину. И все же... Я столкнулся с явлением, которое полагаю не только огорчительным. Актер на экране не ходит, а выступает, не говорит, а произносит, не живет, а изображает жизнь... Пусть правильно буду я понят: говорить хотелось только о своей неудаче: не посчастливилось мне работать по-настоящему с великим актером. Постановку не я заканчивал...
Черкасова я любил и почитал. И не стану скрывать, больно, очень больно бывало, когда приходилось актеру изредка играть вот так: в порядке «светит, но не греет».
Всем существом своим он стремился к одному: к работе в искусстве. Не один я виноват в том, что нередко перед ним ставились задачи, ненужные искусству. Он оставался актером, позволю себе не сказать, а произнести: «первым среди равных».
Мне посчастливилось знать его.
Трауберг Л. Первый среди равных // Искусство кино. 1983. № 10. С. 107-108.