В моей памяти возникает высокая незабываемая фигура Черкасова. Октябрь 1952 года. Он встречает нас на аэродроме в Ленинграде. Заполняя низким выразительным голосом все окружающее пространство, он рассказывает, сопровождая нас в автомобиле в центр города. Мы проезжаем район, где он родился.
С гордостью показывает нам он новые жилые кварталы, воздвигнутые там, где еще недавно стояли фашистские войска в течение трех страшных лет блокады. Черкасов в период тех невыносимых страданий города просил разрешения вернуться самолетом в Ленинград. Ему ответили, что его вес лишает защитников города восьмидесяти пяти килограммов столь необходимого для них продовольствия. И все-таки он прилетел в 1942 году в осажденный город — город, депутатом от которого был избран в Верховный Совет страны.
...Можно подумать, что он ждал рождения звукового кино для того, чтобы свой уже накопленный опыт в театре перенести на экран. Все свое богатство, приобретенное на сцене, он как бы использовал в своих первых же киноролях, принесших ему славу. Почти одновременно он был Паганелем сорока с лишним лет, семидесятилетним профессором — депутатом Балтики, издерганным предателем и неудачником царевичем Алексеем и юным, светлоликим Александром Невским.
Черкасов был актером абсолютным по точности воплощения характера играемого образа, любой эпохи и любого возраста. Он потрясающе владел искусством преображения своего лица, но отнюдь не ограничивался только этим, как, например, Лон Шаней («Человек с тысячью лиц») с его только внешними преображениями. В результате долгого труда и глубокого изучения роли Черкасов как бы вскрывает во всей многогранности и неповторимости характер и душу воплощаемою образа. Ничего общего с теми бездушными экспонатами, место которым в музее восковых фигур.
Он был необыкновенно чуток и податлив в отношении указаний режиссера. Как-то в Париже он нам рассказывал: «Владимир Петров здорово мучил нас на репетициях „Петра Первого“. Одну сцену заставил меня повторять раз двадцать. Наконец, на двадцать первом, удовлетворившем его дубле, я сломал два передних зуба. Мне их было ужасно жалко. Самое печальное, однако, было то, что в монтажной эти кадры вылетели и никогда уж не увидели экрана».
Самая знаменитая его роль, самый прекрасный образ был «Иван Грозный» в постановке Эйзенштейна. Он появляется в расцвете юности и играет почти старика в конце второй серии, увидевшей экран лишь двенадцать лет спустя после того как была поставлена... «Александр Невский» и «Иван Грозный» способствовали всемирной известности Черкасова. Он много путешествовал по странам мира с докладами, публичными выступлениями и показом своих киноработ.
После первой серии «Ивана Грозного» он не показывался у нас в ролях мирового значения почти десять лет. Можно отметить, правда, «Александра Попова», где он создал образ еще одного русского ученого, и «Весну» Александрова. Это один из редчайших его фильмов, где Николай Черкасов был таким, как в жизни,— полным привлекательности, живости и при этом какой-то милой представительности.
Последняя большая его роль, которую мы увидели во Франции, был Дон-Кихот в фильме Козинцева. Это была отличная его работа, прозвучавшая для нас как его лебединая песнь в кино.
...В 1961 году мы с женой увиделись с Черкасовым в Ленинграде. Обедали у них дома, потом поехали в г. Пушкин смотреть царскосельские дворцы и дачу, в которой жил поэт. Мы почувствовали в нем какую-то грусть, усталость. Он приближался к своему шестидесятилетию, лишавшему его уже многих возможностей в кино. Он, сыгравший в своей жизни так много стариков, больше не думал о них. Приближаясь к ним по возрасту вплотную, уже не хотел их играть.
Смерть лишила нас одного из самых великих актеров нашего века.
Париж, сентябрь 1965
Садуль Ж. Артист века // Николай Черкасов. М., 1976. С. 393-394.