‹…› Привыкнув к лицам актеров, мы начинаем различать среди яростно спорящих молодых людей долговязого, простодушного в своем радикализме Николая Морозова (Р. Суховерко), волевую, с нервным, подвижным лицом Веру Фигнер (Л. Толмачева), маленького, собранного в комок энергии Александра Михайлова (А. Мягков). А впереди других — две фигуры, которые естественно выходят в центр спектакля: Андрей Желябов и Софья Перовская, главные герои «Народной воли», по праву приковывающие к себе наибольшее внимание зрителей.
‹…› Прирожденный конспиратор Александр Михайлов мечтает о создании такой организации, «которая станет для своих членов всем — религией, молитвой, станет действовать, как шестеренки часов». «Мы должны контролировать друг друга. — развивает он свою любимую мысль, — все слабости наши, вплоть до интимных, должны знать. Что у каждого в кармане, в бумажнике. Надо выработать привычку к взаимному контролю, чтобы контроль вошел в сознание». А. Мягков, играющий Михайлова, произносит эти слова с искренней убежденностью, и мы лишь потом начинаем раздумывать, что это — хорошо или дурно?
Нет сомнения, что основанная на таких началах организация заговорщиков будет действовать по-своему эффективно. Но где гарантия, что возведение революционного дела в почти религиозный послуг, граничащая с фанатизмом подозрительность и контроль друг за другом не подействуют губительно на личность заговорщика, не сдавят, не обузят его человеческие чувства?
А ведь это в конце концов может наложить печать и на характер самого движения.
Театр показывает, как сильно переживают герои-народовольцы свою трагическую замкнутость, как часто возвращаются к надеждам на временность террора и возобновление социалистической пропаганды в народе, как чувствуют внутреннюю опасность тактики, втягивающей их в колесо все новых и новых покушений и убийств.
Лакшин В. Посев и жатва // Олег Ефремов и его время. М.: Международный благотворительный фонд К. С. Станиславского, 2007.
‹…› ...вслушайтесь в пьесу, разве Медведенко, например, не о важном говорит? Разве его слова о том, как живет «наш брат, сельский учитель», — пустые слова? В спектакле «Современника» они звучат убежденно и веско. Кстати сказать, А. Мягков хорошо играет Медведенко, и судьба этого человека, которым все помыкают, горестные жалобы которого никто слушать не хочет и который всем обделен — деньгами, вниманием, любовью, — выходит в спектакле на первый план. Видно, что этот человек всерьез привлек интерес и сочувствие театра. Недаром режиссер даже вернул в текст пьесы именно несколько реплик Медведенко, в свое время вычеркнутых Чеховым при подготовке «Чайки» к печати. Если десять лет тому назад в спектакле МХАТ Медведенко был почти вовсе незаметен и не нужен, то тут он неожиданно принимает на себя обязанности единственного положительного героя. Вдруг понимаешь, что вся пьеса смотрится и ставится с позиций Медведенко, с точки зрения Медведенко.
И в этом есть вполне определенный, быть может, даже неизбежный для «Современника» смысл. Люди, подобные Медведенко, маленькие, но честные, обиженные судьбой и обществом, всегда вызывали симпатию этого театра. Идеи преодоления социальной несправедливости, защиты скромных и благородных профессий, как и характерная брезгливость по отношению к людям, эксплуатирующим свое положение «при искусстве», отвращение к их неоправданному «жречеству» и столь же необоснованному благополучию, неоднократно — и с подлинной силой — звучали со сцены «Современника».
Рудницкий К. Чехов [отрывок из главы] // Олег Ефремов и его время. М.: Международный благотворительный фонд К. С. Станиславского, 2007.
‹…› Магия чеховского «настроения» властвует надо всем и все объединяет, а объединить надо многое. Потому что по давней мхатовской традиции «Чайка» решается не только как драма искусства или драма жизни, но как то и другое разом, и все в ней важно, и все важны.
Судьба чеховских традиций МХАТа различна. Иные из них прикреплены к своему времени и в нем остались; другие, соединившись с новым, дошли до наших дней. Но есть нечто самое главное, без чего нельзя говорить о «мхатовском Чехове», — это люди, герои Чехова, и отношение к ним. «У Чехова интересен склад души его людей», — писал К. С. Станиславский. Так вот по-мхатовски этот склад души должен быть именно интересен, а люди — при всех своих слабостях — близкими и родными, и даже досада, даже ирония, которую вызывают они, не должны вести к отчуждению.
Это не первая встреча Ефремова с «Чайкой». Ставя ее десять лет назад на другой сцене, он остался холоден к этим людям, к их жизни, которая казалась ему суетной и прозаичной. С тех пор многое изменилось. Придя во МХАТ, Ефремов начал ставить Чехова с начала — с «Иванова», и это дало ему иную точку отсчета, иные критерии чеховского. Настроившись на «мхатовскую волну», он понял и принял героев «Чайки», проникся поэзией этой загадочной пьесы.
Путь для однозначных и скорых актерских решений в новой мхатовской «Чайке» закрыт. К людям здесь внимательны, видят сложность каждого. Пусть ссоры часты, но герои этого спектакля сталкиваются прежде всего с судьбой. Сила обыденности затягивает их, они противостоят ей, каждый по-своему, отсюда и мечты молодых о сцене, и музицирование Шамраева, и книжная мудрость, которой Медведенко пытается заслониться от нужды. Вряд ли кому-то из них «суждено победить», но и остаться верным себе — немало.
Эту верность себе увидели в Треплеве, и он, с его беспокойной душой, недовольством собой, одержимый высшими и вечными вопросами бытия, близок театру. Близок, наверное, и потому, что здесь уже узнали Иванова, поверили ему и полюбили его, а у Треплева, в сущности, та же драма — драма безверия, бесцельности, драма времени.
Треплев у А. Мягкова искренен, беззащитен, целомудрен в выражении своих чувств. Нет в нем ни эпатажа, ни надрыва, свою судьбу он принимает с достоинством чеховских людей, он более других способен любить и более всех одинок. Одиночество ясно с самого начала, с первого его появления, и грустной негромкой мелодией идет до конца. В конце, однако, хотелось бы ощутить большую силу и глубину его душевного потрясения — он слишком ясен в финале, мучительность его самооценки снята, в неизбежность его гибели не очень веришь.
‹…› Объективность спектакля в том, что оба они — Тригорин и Треплев — рассмотрены здесь с одинаковой мерой внимания к ним, у каждого — своя правда и своя беда, хотя дороже театру Треплев. Не потому, что эстетика его ближе — наверное, наоборот, но в нравственном плане своей цельностью и чистотой он предпочтительнее Тригорина. Недаром так меняется Тригорин Калягина от первого к последнему акту: застенчивый и тихий в начале и фатовый, самодовольный, благополучный в конце.
Шах-Азизова Т. Новая «Чайка» МХАТа // Олег Ефремов и его время. М.: Международный благотворительный фонд К. С. Станиславского, 2007.
‹…› Здесь нет привычного противоборства разных «партий», столкновения героя и среды, людей пошлых и людей творческих. Все измерены иными мерками. Каждый человек со своей драмой выслушан внимательно и расценен по справедливости, без запальчивости. Прежде, в «Чайке» «Современника», Ефремов — с высоты своей молодости — относился к чеховским персонажам почти пренебрежительно, даже неприязненно, они казались ему малосимпатичными. Теперь его взгляд более вдумчив и человечен. Мучительные поиски чеховских героев, их попытки вырваться из рутины жизни к ее поэзии, найти «новую эру в искусстве» — созвучны его душе.
Посмотрите, как настойчиво выезжает вперед беседка, где Треплев устроил свой театр. Она становится сценическими подмостками не только для него и Нины Заречной. Тут каждый по-своему проживает, «проигрывает» перед нами свою судьбу. Молодой человек в простой черной рубашке, чем-то похожий на современного режиссера, делающего первые шаги (таким играет Треплева А. Мягков), потом появится тут, в беседке, и с ружьем, и с убитой чайкой. Добрый, ранимый, совсем лишенный той агрессии, которая помогает пробиться, он так и уйдет из жизни сломленным, не знающим, в чем его вера. И последними словами («человек пишет, не думая ни о каких формах») зачеркнет свои собственные открытия.
Строева М. Колдовское озеро // Олег Ефремов и его время. М.: Международный благотворительный фонд К. С. Станиславского, 2007.