‹…› Чуткость актера к верной, нефальшивой для своего времени эмоциональной интонации — главное условие того понятия, которое можно назвать «современностью актера». И в этом смысле за Андрея Мягкова не бывает стыдно. Рисунок его ролей, с непрерывностью внутренней жизни героя и одновременно — с непрерывностью актерского взгляда на него со стороны, с подкупающей естественностью и очевидным лицедейством, с погружением в роль и отстранением от нее, с любовной ласковостью к герою и насмешливой ироничностью к нему — все говорит об актере осознанно эмоциональном, который играет так, «как теперь чувствуют».
‹…›
Андрей Мягков, коренной ленинградец, защитил диплом в Ленинградском химико-технологическом институте и одновременно сдал экзамены в театральную студию МХАТа. Пришлось потратить немало усилий, чтобы молодого специалиста отпустили сразу же из одного вуза в другой. Тоже, кстати сказать, — характер. По окончании студии в 1965 году Мягков был принят в театр «Современник». И с этого же времени он снимается в кино.
Нужно сказать, что театр, в отличие от кинематографа, сразу же обнаружил в Мягкове актера разножанрового, актера индивидуального и внутренне гибкого.
Уже дипломная работа Мягкова в студии МХАТа — экранизация повести Достоевского «Дядюшкин сон» — обнаруживала эти возможности актера. Мягков играл дядюшку, князя Н., старого ловеласа, нынче развалину, который, однако же, не забыл свою главную забаву — волочиться за женскими юбками. Дядюшка Мягкова поначалу безобидно смешон в своем несоответствии маразматического возраста и юных помыслов, пока он не становится намеренным посмешищем, орудием провинциальной злобы дамского общества города Мордасова, куда дядюшка изволил прибыть.
В исполнении Мягкова была и комедийность, и драма. Его дядюшка, поначалу смешной, делался не просто жалким. Когда он дрожащим голосом говорил своему племяннику: «Уведи меня отсюда, друг любезный, они меня растерзают», — актер переходил от отстраненного гротеска к интонации гоголевской шинели: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» От интонации, давшей начало всему критическому реализму русского искусства, — к отстаиванию до последней возможности человеческого в человеке.
Театральные роли Андрея Мягкова разнообразны до неожиданности. Растерявший юношеские порывы, ставший деловым человеком, молодой Адуев («Обыкновенная история») и, безжалостно представленный актером, опустившийся, мелочный, злой, без всякого барского флера Барон («На дне»). Горбун с извращенной горбатой душой («Баллада о невеселом кабачке») и безропотный, скучный Медведенко («Чайка»). Слабовольный, нерешительный Трубецкой («Декабристы») и выживший из ума-из памяти доисторический странствующий полководец Редедя («Балалайкин и К»).
‹…›
Один из самых повторяющихся и любопытных мотивов в героях Мягкова — их непроявленность до времени. Сдержанные, мягкие, застенчивые, робкие, они выказывают неожиданную волю в критических, конфликтных ситуациях, в ситуациях выбора, в ситуациях на уровне главного в человеке — на уровне мировоззрения. В сущности, его герои в критическую минуту всегда оказываются сильными людьми, хотя в обычное время могут показаться слабыми. А это значит, что в них есть подлинно человеческая состоятельность, жизненная сила, способность не просто провозглашать, а отстаивать главное. В его героях есть воля к осознанию и осуществлению истины.
Таким был его капитан Нечаев в фильме В. Монахова "Нежданный гость«—робким и неприметным в довоенных воспоминаниях жены, азартным и бесстрашным командиром на фронте. Таким был в исполнении Мягкова юный двадцатитрехлетний Владимир Ульянов-Ленин, взахлеб эмоциональный, щедро человечный и непреклонный в достижении цели («Надежда»).
За последние два года Андрей Мягков сыграл в кино почти столько же ролей, сколько за предыдущие десять лет. Но дело не только в количестве. Роли его, среди которых есть, как прежде, большие и меньшие удачи, стали в целом индивидуальней и острей.
Наряду с комедийным Женей Лукашиным в «Иронии судьбы» появились и ярко драматические роли: Алексей Турбин в телевизионном фильме В. Басова «Дни Турбиных» и Антон Тихомиров в фильме А. Сурина «Страх высоты». Актер получает возможность на экране, как и в театре, выявить в полную меру свою способность к воплощению разножанровости и разнохарактерности.
Роли Алексея Турбина и Антона Тихомирова разнятся преде всего качеством литературно-сценарного материала. В одном случае — классическая, строгая и нервная проза Булгакова, в другом — детективное разбирательство полупсихологического, полумелодраматического сорта. Да и сами персонажи — на разных полюсах человеческой нравственности. Алексей Турбин — благородный и несчастный человек, Антон Тихомиров — не выходящий из ряда вон проходимец, Однако в обеих драматических ролях отчетливо сказалась сильная сторона актерского дарования Андрея Мягкова — умение передать напряженную до мучительности, до самоистязания работу души человека, взывающей к ответу и суду своей совести перед собой, миром и людьми. И это постоянно ощутимое в его героях сличение жизни с идеалом все очевидней с каждой работой Мягкова,
Алексей Турбин — трагический герой изначально. Он из тех, кто не может изменить свою жизнь, перейти в другую веру, даже поняв несостоятельность прежней. Сделав свой выбор однажды, став белым офицером и уже осознавая полностью неправедность борьбы с восставшим народом, с историей, он тем не менее не может отступиться от себя прежнего. Он должен погибнуть, ибо погиб уже до смерти, когда расстался со своей душой — с верой в праведность дела белой гвардии. Но в его смерти есть притягательная цельность трагического героя. Героя на сломах истории, чреватых гибелью или обновлением. Мрачная обреченность Турбина—Мягкова — обреченность историческая, обреченность человека, вошедшего в конфликт с самим собой. Обострившееся, как бы опрокинутое вовнутрь лицо Турбина—Мягкова, лицо-маска, лицо уже приговоренного, приговорившего себя человека при ощутимой, лихорадочной внутренней работе мысли — свидетельство глубочайшего психологизма актера, психологизма на уровне мировоззрения. Рядом с другим героем фильма Мышлаковским (В. Басов) Турбин—Мягков выглядит как бы однотонным. Но эта однотонность не от бедности актерской, не случайная, а намеренная. Это однотонность человека, уходящего из жизни, становящегося призраком, выбравшего небытие.
Тот же отсвет трагического героя, неизбежной, предсказуемой гибели несет в себе в исполнении Мягкова Антон Тихомиров («Страх высоты»). Кто такой Антон Тихомиров? Молодой кандидат наук, преуспевающий, деловой, на гребне жизненных успехов, который, как выясняется, украл самым банальным образом научную идею своего бывшего учителя, руководителя, друга. В ситуации, обозначенной таким поступком, двух мнений быть не может. Это человек бесчестный и безнравственный. Но самое интересное в этой работе Мягкова то, что он не клеймит своего героя со стороны, а как бы съедает его изнутри.
Его герой понимает, что он негодяй, — вот что важно. Он мрачен постоянно, как и Алексей Турбин, ибо тоже обречен на гибель. Но не историческую, а психологическую. На гибель собственной души. В исполнении Мягкова Антон Тихомиров — не просто преуспевающий деляга, веселый и бездумный. И не жестокий маккиавелист, полагающий, что цель оправдывает средства. Это человек, совершающий недостойные поступки и оценивающий их как недостойные. Человек, решивший добиться в жизни положения, карьеры, успеха и осознающий неправедность своих путей. Человек умный, но не благородный. Тоже приговоривший себя к небытию, ибо думающий человек никогда не забудет в себе этого несмываемого позора — украсть чужую мысль. Ведь украсть чужую мысль — это все равно, что признать, что тебя как личности не существует, ты — только миф, каркас, оболочка, присвоившая себе чужое существование.
Осознание себя присутствует в герое Мягкове как бы помимо его желания, как неизбежность, как самосуд, от которого никуда не деться и который действует гораздо сильнее, чем если бы его обвиняли другие. Да он и не потерпел бы ничьих обвинений. Тихомиров может освободиться от друга, когда тот становится неудобен, от любимой женщины, которая слишком много знает, но не может освободиться от самого себя. Поэтому он — преуспевающий, деловой, оборотистый, энергичный — в исполнении Мягкова не выглядит ни на минуту счастливым, раскованным, легким. Его съедает на корню собственная нечистая совесть. Это как бы привычный отрицательный герой с критическим самосознанием. Не в оправдании, но в объяснении его душевных процессов.
Критическое самосознание — ведущий принцип последних работ Мягкова в театре и в кино. Примечательна в этом отношении его трактовка образа Пети Трофимова в пьесе Чехове «Вишневый сад», постановку которой недавно осуществил театр «Современник». Эта роль интересна мерой актерского переосмысления образа. Можно спорить о соотнесенности такой трактовки с чеховским замыслом, о правомочности отклонений от него, но нельзя не заметить измерений актере акцентировать ту тенденцию, которая для духовного климата нашего времени чрезвычайно любопытна.
Мягковский Трофимов прежде всего начисто лишен всякой странности, всего смешного, любой нелепости. Это не облезлый барин, не недотепа, не вечный студент, не растеряха. Не представляется возможным, чтобы он, скажем, упал с лестницы, как это сказано у Чехова. Короче говоря, в исполнении Мягкова в Пете Трофимове нет никакого отрешенного идеализма, прекраснодушия, словесной восторженности, несоответствия образа мысли и образа жизни. Ведь в чеховской пьесе нет персонажей, которые стояли бы над нелепостью жизни, нелепостью, переходящей в безнравственность. Они все — недотепы, все — нелепые, каждый по-своему. И Фирс, заторможенный в своем развитии еще до крепостного права, и очаровательная, но легкомысленная за счет других Раневская, и купец Лопахин, который радуется купленному вишневому саду и тут же говорит: «Скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастная жизнь», — и служанка Дуня, чувствующая себя хрупкой барышней, и прочие. Притом чеховский Петр Трофимов, может быть, наиболее нелепое существо, потому что он — умный, образованный — без конца говорит о предчувствии новой, свободной жизни, а живет-то собственно, так же безалаберно, безответственно, как все прочие в этом цветущем предсмертным цветом вишневом саду,
Мягков играет другого Трофимова. Не только не добродушно-идеалистического «облезлого барина», а человека жесткого, даже жестокого. В самом его облике нет ровно никаких отклонений в странность. Напротив. Есть эталонность разночинца. Он опрятен, прост, подобран. На нем очки с тонкой металлической дужкой. В костюме его есть аккуратность, отсутствие всяческих излишеств — и безупречной ответственности, и осознанности смысла своей жизни, и смысла общественного прогресса. «Надо хоть раз в жизни взглянуть правде прямо в глаза», — говорит в пьесе Трофимов. Эта одна из самых акцентированных фраз в интонационном рисунке Мягкова. Да, да, надо. И нельзя отмахиваться — «а я не вижу правду». Надо ее искать. Надо стремиться к ней, а не к иллюзиям. Работать, а не ждать наследства от ярославской тетушки. Преодолевать душевное рабство, а не погрязать в нем. Приобретать человеческое достоинство, а не настаивать на извечных грехах и роковых слабостях. Предпринимать постоянные нравственные усилия, усилия души, чтобы жизнь обновлялась к лучшему.
‹…›
Поистине Андрей Мягков пребывает в расцвете своих актерских сил, а значит — и в расцвете зрительских ожиданий.
Донец Л. Андрей Мягков // М.: БПСК, 1978.