В начале XVII века великий испанский писатель Сервантес написал роман «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», который и по сей день волнует все человечество возвышенным и смелым гуманизмом и остается вечно живым творением мировой литературы. Худая фигура рыцаря, сидящего на тощей кляче, в старинных ржавых латах, с копьем и щитом в руках, а рядом с ним верхом на осле тучная фигура его оруженосца Санчо Пансы всегда вызывали улыбку у взрослых и восторг у детей.
Скорбный образ героя романа — безумного идальго из Ламанчи, в голове которого родилась благородная идея — всем людям делать добро и никому не причинять зла, — всегда вызывал сочувствие у читателей всех времен и народов.
Сервантес писал свое гениальное произведение в страшный железный век — век издевательства над человеческой личностью, над человеческим достоинством. Претерпевая невыносимые страдания, потеряв на войне руку, он оказался в конце жизни на каторге. Первыми слушателями романа были каторжники, им он и читал отрывки из своего произведения.
Герой его романа, нищий дворянин из Ламанчи, который имел лишь пару штанов и мог только по пятницам есть яичницу с луком, продал свою скудную землю. На вырученные деньги скупил два воза рыцарских романов, прочитал их и пошел в бой за справедливость и свободу на земле. Заступаясь за обиженных и угнетенных, он мечтал о золотом веке справедливости.
До современного читателя уже не доходит пародийный характер замысла — высмеивание рыцарских романов того времени. Современного читателя трогает проникновенный и воинствующий гуманизм, о котором мечтал и за который боролся «безумный» Дон Кихот.
Гениальный роман нашел свое отображение в изобразительном искусстве — в графике, живописи, скульптуре и, наконец, в театре и в кино.
Мне лично пришлось в Ленинграде неоднократно надевать на себя костюм и латы Рыцаря Печального Образа. Для того чтобы играть Дон Кихота на сцене или в кино, нужно иметь соответствующие внешние данные. Мой рост 191 сантиметр при весе тела в молодые годы около шестидесяти килограммов всегда вызывал у моих педагогов и режиссеров мысль об использовании меня в роли Дон Кихота.
Безмолвный Дон Кихот
В первый раз я вышел на сцену в образе Дон Кихота в начале двадцатых годов — в Студии молодого балета, в одноименном балете композитора Минкуса.
Сюжет балетного либретто лишь отдаленно напоминает отдельные эпизоды гениального произведения. Основные герои — Дон Кихот и Санчо Панса, по существу, являются лишь поводом для показа характерных и классических танцев. Они уступают свое место в балете молодой паре — девушке Китри, дочери трактирщика, и цирюльнику Базилю, влюбленным друг в друга.
В нашем спектакле Дон Кихот и Санчо мимировали условными балетными жестами. Эта пантомима отражала некоторые известные эпизоды из романа, но главными в спектакле были танцевальные сцены, демонстрирующие блеск танцевальной техники артистов балета. Спектакль исполнялся в рабочих клубах Ленинграда.
Я всегда с большим наслаждением в гриме и костюме Дон Кихота выходил на сцену.
Идальго на колесах
Второго Дон Кихота мне пришлось играть несколько позже в Ленинградском театре юного зрителя. Театр ставил перед собой задачу создать веселое, радостное представление в красочных декорациях, с большим количеством музыки и пения. Драматург А. Я. Бруштейн и режиссер Б. В. Зон включили в пьесу основные эпизоды романа Сервантеса. Спектакль от начала до конца был отмечен жизнерадостностью. Дон Кихот представал перед юными зрителями не сентиментальным, а на редкость веселым героем. Представление в ТЮЗе по своей форме и характеру не было похоже на обычные спектакли. Этому способствовало своеобразие сценической площадки Ленинградского ТЮЗа, не отгороженной рампой от зрительного зала, как обычно, а сливающейся с ним. Действие проходило и на сцене, и в зрительном зале. Спектакль вели слуги просцениума — актрисы, изображавшие двух девочек и двух мальчиков. Они и вовлекали детских зрителей в ту условную театральную игру, которая развивалась по ходу спектакля. В зрительном зале Санчо Панса, которого исполнял известный артист Борис Чирков, прятался от свирепой жены Терезы. Слуги просцениума вызывались помочь ей в поисках. При участии всех зрителей начиналась популярная детская игра «холодно и жарко». Этими возгласами зрители сигнализировали о местонахождении Санчо Пансы. И когда, наконец, Тереза находила его, то финал эпизода сопровождался взрывом восторга и аплодисментами всех присутствующих.
Так же в зале среди зрителей бегали Дон Кихот и Санчо Панса в поисках ослика, украденного каторжниками.
Внешность Дон Кихота была утрированной. На меня надевали черное трико и черную фуфайку, короткие штаны, башмаки с ботфортами на очень высоких каблуках. На голову приспосабливался вытянутый яйцеобразный лысый парик. Вместо копья у меня была длинная кочерга, вместо щита — большой противень, вместо забрала — обыкновенная терка. На голове — таз для варки варенья. Вместо лат на груди висело небольшое корытце. На просцениум мы выезжали с Санчо Пансой на трехколесных велосипедах, к которым были приделаны длинная голова Росинанта с высунутым языком и голова ослика с вращающимися глазами. Всеми средствами я старался делаться еще длиннее и тоньше, чтобы поразить зрителя каждым движением — жестом, поклоном или прыжком. Чудесная музыка композитора Н. Стрельникова и яркие красочные костюмы художника М. Левина придавали спектаклю особый блеск. Тюзовский «Дон Кихот» напоминал хорошо украшенную новогоднюю елку. В спектакле было много различных танцев, трюков, много пения — арии, песенки и куплеты. Были и хоровые песни. Эпизод сменялся эпизодом под восторженные возгласы детской аудитории.
На постоялом дворе Дон Кихот варил рыцарский бальзам, которым были очень заинтересованы и Санчо Панса, и трактирщик, и его жена, и их дочь, ибо идальго из Ламанчи рассказывал, что от этого бальзама могут оживать и убитые. Сцена шла как бы отдельным вставным номером, аттракционом. Набрав в большой котел всевозможных диких горьких трав, перца, горчицы, Дон Кихот начинал варить снадобье и произносить заклинание. Он пел под музыку:
Ты, котел, закипай,
Силу рыцарю дай,
Чтобы ранам не быть,
Чтобы крови не лить...
Приплясывая и делая невообразимые прыжки, он подпевал:
Крабам! Карабам! Карабам! Бам! Бам!
Имитируя Дон Кихота, тоже приплясывая и подпевая, повторяли припев все участники сцены. Во время дикой пляски у исполнителя роли трактирщика всегда соскакивала с ноги туфля и подлетала высоко под потолок, что вызывало веселую реакцию зрительного зала. На одном из спектаклей эта туфля была подброшена настолько высоко, что она застряла наверху между осветительными приборами. Это вызвало особый восторг зрителей и радость и веселье исполнителей. Туфля так и осталась там до конца спектакля.
После заклинания Дон Кихот предлагал Санчо Пансе первым выпить бальзама. Тот доверчиво делал несколько глотков и от страшной боли начинал прыгать и кататься по сцене. Удивленный Дон Кихот делал такой вывод:
— Ах, Санчо, это же рыцарское лекарство, а ведь ты не рыцарь, Санчо. Вот почему оно тебе не помогло.
Тут он сам выпивал большой глоток, затем второй и от страшной боли и ожогов гортани складывался, как перочинный нож, валился навзничь и громогласно просил:
— Мне дурно, отведите меня в дом.
Держась за плечи трактирщика и его жены, двумя длинными шагами Дон Кихот оказывался у входа в трактир.
Эта увлекательная сцена всегда вызывала дружные аплодисменты юных зрителей.
На одном из спектаклей во время заклинания и дикой пляски у меня отвалились и упали наклеенные длинные усы. Зрители закричали:
— Э-э... Усы отвалились!
Необходимо было как-то выйти из затруднительного положения. Я поднял усы и воскликнул:
— Ах, проклятые волшебники! Они даже усы мои с корнем вырвали.
В зрительном зале водворилась тишина. Зрители поверили, что так и должно быть по пьесе.
Последнее действие было особенно пышным и нарядным. Односельчане Дон Кихота появлялись на сцене в маскарадных костюмах, изображая таким образом герцога и его придворных, принцессу Микомикону. На лицах у них были маски — длинные носы, очки и бороды. Начинался розыгрыш. Губернатору Санчо Пансе приносили очень вкусные яства. А губернаторский врач, охранявший его, запрещал есть, предупреждая, что еда отравлена.
В финале спектакля вся знать снимала маскарадные костюмы и маски, и тогда Дон Кихот и Санчо Панса узнавали в них односельчан. Дон Кихот, снимая доспехи, восклицал:
— Кончено, все кончено! Я не могу больше продолжать свое дело. Ненавистные волшебники уничтожают каждый мой подвиг.
Участники спектакля обращались к Дон Кихоту, умоляли его вернуться домой:
Сеньор, не огорчайтесь,
Скорее возвращайтесь.
От странствий нет добра.
Домой, домой пора...
В оркестре возникал веселый финальный танец. Дон Кихот с улыбкой оглядывал всех и пускался с ними в веселый пляс.
В спектакле ТЮЗа мы не пытались раскрывать философскую глубину романа, а старались создать веселый, праздничный спектакль, чтобы юные зрители могли и отдохнуть, и посмеяться над идальго из Ламанчи, который, сидя на трехколесном велосипеде с кочергой в руке, отправился бороться за справедливость.
Трагический рыцарь из Ламанчи
Третьего Дон Кихота мне пришлось играть уже значительно позже в театре имени А. С. Пушкина. Драматург М. Булгаков сделал, по нашему мнению, очень удачную инсценировку романа, включив в нее основные эпизоды, скрепив их единым действием и дыханием. Драматургу удалось вложить в пьесу философию и гуманизм произведения, трагическую сущность безумного идальго из Ламанчи. В пьесе Булгакова Дон Кихот становится не комичным, а скорее трагичным.
Спектаклю предшествовал длинный подготовительный репетиционный период, и весь творческий коллектив театра с волнением трудился под руководством режиссера В. П. Кожина. Меня увлекали монологи Дон Кихота, его вера в то, что можно создать на свете мир справедливости. Так же как и в детском спектакле, тут был включен в пьесу эпизод с мельницами. Но на этот раз мы с Санчо Пансой выезжали на настоящем коне и ослике.
Первое же приключение с мельницами оканчивалось неудачей. Замертво лежащий с помятыми ребрами, оплакиваемый Санчо Пансой, Дон Кихот постепенно приходил в себя. Его вера в справедливость придавала ему такие силы, что он забывал боль:
— Проклятая боль терзает меня, Санчо. И я не жалуюсь лишь потому, что рыцарям запрещено это делать. — Привстав и усаживаясь на траве, он продолжал: — Ах, Санчо, если бы я не позабыл дома приготовить хотя бы одну склянку Фиеробрасова бальзама, то нам с тобой не были бы страшны никакие раны.
— А что это за бальзам? — с любопытством спрашивал Санчо.
— О, это чудесное лекарство, — продолжал Дон Кихот. — Если ты увидишь, что меня в бою разрубили пополам... то ты не робей. Возьми обе половинки и сложи их, но только поаккуратнее, конечно, и дай мне два глотка этого бальзама, и ты увидишь, что я мгновенно вскочу на ноги и буду здоров и свеж, как яблоко.
Дон Кихот говорил так убедительно, что возбужденный этим Санчо Панса упрашивал:
— Сеньор, не надо мне губернаторства. Дайте мне рецепт этого бальзама.
— Погоди, потерпи, друг мой, — отвечал Дон Кихот. Дон Кихот постепенно начинал двигаться, а Санчо Панса очень радовался простой крестьянской пище.
Он предлагал своему господину поесть и тут же замечал:
— Но как же это вы, рыцарь, будете есть мою простую пищу? Возникал центральный монолог сцены — мечта о золотом веке, всегда доставлявший мне истинное творческое наслаждение. Зрительный зал, притаившись, внимательно слушал.
— Вот ты сейчас, Санчо, сказал «мою простую пищу», а я думаю о том веке, когда не было этих слов «мое» и «твое», когда люди, мирно сидя, вот как мы сейчас с тобой сидим на этой зеленой траве, щедро делились всем, что им посылала благостная и ни в чем не отказывающая природа. Да и что было людям, пасшим свои стада, прятать друг от друга? Прозрачные ключи давали им воду, деревья — плоды. Не было золота, которое породило ложь, корысть, обман и человеконенавистничество. И хотя его, Санчо, и не было, но этот век назывался золотым веком. И вот, как я тебе уже говорил, мечтания странствующего рыцаря и заключаются в том, чтобы возродить этот сверкающий век. Ах, Санчо, если бы на мою долю не выпало тревожное счастье стать рыцарем, я бы хотел быть пастухом. Я бы назвался Кихотесом! А ты — Пансино! Мы бы с тобой бродили по горам, по лугам, то распевая романсы, то вздыхая от полноты души. Днем нас спасала бы от знойного солнца буйная листва дубов, а ночью нам светили бы мирные звезды. Неужели ты не понимаешь, что только в этом человек обретает свое истинное счастье?! В этом его удел. После небольшой паузы Санчо начинал размышлять вслух:
— Когда вас начинаешь слушать, сеньор, обязательно заслушаешься. У вас в голове столько чудесных мыслей, что их можно слушать без конца. Но знайте, сеньор, больше всего мне понравился бальзам. Может быть, вы мне сейчас дадите его рецепт...
— Погоди, потерпи, друг мой. Лишь только мы попадем под кров, я приготовлю тебе этот бальзам и открою его секрет... Что там за шум, Санчо? — заглядывая в сторону, сказал Дон Кихот.
— А это идут погонщики мулов из Ангуэсского округа. Видите, один из них ударил ногой нашего Росинанта.
Взъяренный Дон Кихот требует к ответу оскорбившего рыцарскую лошадь. Входят четырнадцать погонщиков мулов, и начинается потасовка. В результате Дон Кихот и Санчо Панса, до полусмерти избитые погонщиками, вынуждены всю ночь проваляться на дороге.
Подчеркивая трагичность образа Дон Кихота, мы с режиссером несколько омрачили спектакль. Нам тогда казалось, что над Дон Кихотом грешно смеяться. А надо было бы подчеркнуть комедийную сторону в спектакле, которая уравновесила бы трагическое со смешным.
В спектакле была чудесная сцена прощания Дон Кихота с Санчо Пансой перед тем, как тому надлежало стать губернатором завоеванного острова, а также предсмертный монолог Дон Кихота, когда к нему вернулся разум и он понял, что в этом мире жить не может и должен умереть.
Спектакль не пришлось сыграть много раз. Вскоре после премьеры началась Великая Отечественная война. В одну из вражеских бомбежек сгорели декорации. ‹…›
Черкасов Н. Четыре Дон Кихота // Сервантес: pro et contra. СПб.: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2011. С.858-879.