Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Царюга

Однажды, лет семь назад, довелось мне разговориться с одним знаменитым московским режиссером и педагогом. Речь, ничем особым не примечательная, зашла об актерах прошлых и нынешних. О тех возможностях, которые они, соответственно, предоставляли былым режиссерам или оставляют режиссерам современным. «Представьте, — сказал он мне, — вы режиссер, и у вас есть возможность выбрать себе для работы любого актера любой страны и любой эпохи. Кого вы выберете? Кто для вас идеален?» Ответ казался да и считался очевидным: Михаил Чехов, — однако же я думал секунд десять. «Николай Черкасов», — ответил я наконец. Он почему-то несколько опешил. «Черкасов?.. Ну... ладно... Может быть, с какими-нибудь поправками?» Я честно подумал еще (секунды две-три) и твердо ответил: «Нет. Никаких поправок. Черкасов». После паузы разговор как-то сам собой перешел на другие темы, а вскоре и вовсе закончился. До сих пор не знаю, что его так смутило в моем ответе (кое-какие подозрения есть, но ходу я им не даю, потому что режиссер он вправду хороший). И до сих пор я в этом ответе уверен, хотя часто его, наедине с собой, перепроверяю. Сейчас, в 105-ую годовщину со дня рождения Черкасова, я вспоминаю его чаще обычного. И уверен, как никогда.

Великий актер, вопреки распространенному мнению, — вовсе не тот, который «может сыграть все». Николай Черкасов вряд ли был бы интересен в мелодраме. По отношению к нему принято говорить о гигантском диапазоне, имея в виду Паганеля и Ивана Грозного, Пата и Хлудова, Осипа и Александра Невского, вообще — глядя на портретную галерею его персонажей, между которыми двух схожих нет. Но это — границы диапазона. Великий эксцентрик и великий трагик. Армана Дюваля он если и осилил бы, то в самом буквальном смысле. Так, что от Армана ничего бы не осталось.
Противоположности здесь сходятся, минуя все срединные области. Фигляров и царей он играл в одной и той же технике, меняя знак, интонацию, но не способ. Жесты Великого Государя отточены гротеском. Хлудов льет кровь, загипнотизированный ее неотличимостью от клюквенного сока; гиньольный злодей, помимо своей воли выпущенный на большую арену Истории. Нелепый недотепа профессор Полежаев взбирается на трибуну, точно на кафедру; великий гражданин академик Дронов напевает «чижик-пыжика» и играет в классики. Эйзенштейн, знаменитый снайперской точностью прозвищ, которыми он одаривал коллег и сотрудников, называл Черкасова «боговенчанный савраска». Или еще проще: «царюга».

Начинал Черкасов сценическую карьеру, как известно, в мариинской массовке, у задника: в толпах воинов, стражников, студентов, горожан, а также качался водорослью в «Садко». На переднем плане играл Шаляпин. Коля Черкасов развлекал сотоварищей по массовке: выворачивал длиннющие руки, заплетал в узлы свою долговязую фигуру... Массовка хохотала, заглушая Шаляпина. Тот тоже был великаном, тоже мог одним разительным жестом повергнуть зрительный зал в ужас, — но повторить черкасовские трюки, когда нарушитель дисциплины был вызван в гримерку маэстро, у него так и не получилось. Зато Черкасов следил за работой гения куда как пристально. В те годы у Шаляпина было две великих роли. Иван Грозный и Дон Кихот.

Дон Кихота Черкасов сыграл трижды. В 1926 у Зона в ТЮЗе, в 1941 у Кожича в Александринке, в 1955 у Козинцева в кино. Трагик прорастал из эксцентрика, Образ Рыцаря становился все Печальнее. Сервантес, которого четыре века спустя прозвали бы постмодернистом, развлекался сменой точек зрения, сталкивая эпохи и литературные стили в виртуозном монтаже. Черкасов добивался той же виртуозности во внутреннем монтаже тех двух жанров, для которых был рожден актером. Сумасшедший старик оборачивался великим рыцарем и тут же вновь надевал личину безумца. Неслучайно, пожалуй, что последним, наиболее зрелым и совершенным вариантом стал кинематографический: смена обличий героя сливалась тут у Черкасова в единый образ по тому же закону, по которому глаз видит на киноэкране непрерывность движения там, где один кадр сменяет другой.

Роль Ивана Эйзенштейн писал специально для Черкасова, отработав уже с ним на «Александре Невском» и точно понимая всю специфику любимого актера. Ставя высокую трагедию, он почти всю труппу набрал из комиков: Жаров, Бирман, Целиковская... А драматургию главной роли строил так, чтобы по мере развития и раскрытия героя, тот словно бы расщеплялся надвое: цельный прекрасный юноша из коронационного пролога, с героическими и чистыми помыслами, постепенно, шаг за шагом, становился тираном и паяцем. Распад личности подавался здесь как распад на несводимые жанры. Чем более грозным и безжалостным становился Иван, тем более изощренными становились его забавы. Дворец изувера расцвечивался огнями площадного балагана, с ряжеными и скоморохами. Перепады от величия к шутовству становились все резче, посреди человеческой души разверзалась бездна. Грянув басовым гневом на бояр-изменников, Черкасов вдруг отворачивался и с согнутой спиной семенил прочь, что- то бормоча чуть не под нос. («Как мне тут идти, Сергей Михайлович? — спросил он перед съемкой. — «Как старушка с авоськой», — ответил Эйзенштейн.) А затем, на середине фразы, вновь разворачивался, сверкая глазами и выпрямившись во весь свой гигантский рост.

Все это не означает, что лирика и тишина были актерскому аппарату Черкасова недоступны. Большие существа способны к нежности, как правило, куда лучше малых. Но с этой нежностью было не очень понятно, что делать. В ней не было ни обыденности, ни простоты; она была столь же неотсюдна, как и все черкасовские создания. Та тишина, которая заглушает мирской гул вокруг; та нежность, что в клочья рвала сердце святого Франциска. Гордость советского искусства, обладатель всех мыслимых званий, должностей и титулов, народный артист и народный депутат, гордо назвавший свои мемуары «Записки советского актера» и читавший речи с трибун немногим реже, чем монологи со сцены, — Николай Черкасов был органически неспособен к реализму. По крайней мере, в социалистическом изводе оного.

Его герои, все без исключения, как бы тщательно иные режиссеры ни пытались вписать их в «нормальный» контекст, — не от мира сего. Одни отделены от людей своим величием, другие — своей рассеянностью, третьи — своим ничтожеством, четвертые — всем вместе, прочие вообще сделаны из какого-то другого материала: то гуммозы, то мрамора. Все жанры, с поправкой на эстетическую условность, можно хоть как-то увязать с реальным миром; лишь трагедия и эксцентрика существуют по краям. Это не чрезмерность градуса, но иная сущность явления. Нельзя возвыситься до черкасовской героики, нельзя унизиться до черкасовских злодеев. У человеческой натуры есть пределы. Черкасов работал за ними.
Иван Грозный и Дон Кихот недаром стали двумя вершинами его актерского пути. Две ипостаси трагикомического оборотничества: злая и добрая. Два полюса, меж которыми помещаются человек и мир. Диалектический идеализм. Который на самом деле можно, можно назвать реализмом, — но в старинном смысле: дантовом, мистериальном. Зло и Добро, данные как абсолют, каждое — с обеих сторон: сила и слабость, торжество и поражение. Николай Черкасов — актер прототеатра. На переднем плане, у авансцены, — герой. На заднем плане, забавляя массовку, — трюкач. И приходит в движение галилеев поворотный круг сцены. И длится спектакль.

Гусев А. Царюга // Империя драмы. 2008. № 18. С. 3.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera