В первых кадрах фильма «Вы мне писали...» молодой человек приятной ненавязчивой наружности объясняет зрителям с телевизионного экрана, что есть красота. Его привлекательность особого свойства — это обаяние «качественного образца», оптимального варианта. Молодой человек в меру сдержан, в меру элегантен, с манерами, неглуп, деловит, уверен. Хорошо срепетированным голосом мягко и ненавязчиво декламирует хорошие стихи.
Это герой фильма Юрий Звягин (Андрей Мягков), по образованию философ, по профессии — телекомментатор. Он ведет цикл передач на нравственные темы — и небезуспешно.
В последних кадрах тот же Юрий Звягин в той же телевизионной студии. Он берет привычный разбег и пробует начать в привычно стройном ритме. И не может. Пропала стройность ритма, основанная на легкости вживания в общепринятые суждения. Ритм стал сбивчивым, нервным, и, едва начав фразу, Звягин осекся, замолчал. И сказал режиссеру: «Простите, Василий Павлович, я не готов. Можно еще подумать?»
«Что?» — спросил режиссер, словно услышал такую дремучую блажь, которую нельзя даже вообразить, не то что выговорить.
«Можно подумать?» — повторяет Звягин. «Хорошо, подумайте», — раздраженно говорит режиссер. Что звучит примерно так: «Проснулся, дорогой товарищ. Думать он будет! В то время, когда давно уже пора дело делать».
Ну что же, может быть, в данном случае он не так уж неправ.
А Звягин присаживается в студии как-то неуютно, боком. Сидит встрепанный, вздернутый и долго курит. И здесь мы с ним расстаемся. Это последний кадр.
Итак, сюжет фильма «Вы мне писали...» это история о том, как человек задумался. История с открытым финалом. Ее конец — как бы предположение, предпосылка к началу новой жизни героя. Жизни на новом уровне души. Когда уже одной бойкости и даже профессионально отточенного интеллекта станет не хватать для составления и прочтения текста о красоте и нравственности. Когда необходима весомость тобой пережитого.
Фильм прямо и непосредственно обращен к самочувствию души человеческой. Как живется человеку внутри себя? Как оценивает он свою жизнь? Счастлив ли он? Несчастлив? Скучно ему? Радостно? Каковы его требования к жизни? Как хотел бы он ее прожить? Как он соизмеряет действительность со своими идеалами? Как оценивает свои поражения, успехи, ошибки, возможности? Что значит — «начать жизнь сначала», и возможно ли это для человека? Возможно ли признать, что твоя предыдущая жизнь была черновиком, неудачным вариантом и может ли последующая часть жизни стать действительно другой? Посыл фильма, обращенного к заветному в человеке — к внутреннему, душевному самочувствию, предельно обнажен. Он реализован в сюжете, который в конечном счете представляет собой не что иное, как социологические исследования. Режиссура А. Манасаровой, чуткая к нравственной проблематике сценария, особо внимательна к характерам, особо точна в актерском выборе героев, чьи судьбы, очерченные то мимолетно, то подробно, анализируются с точки зрения этого главного посыла.
***
Юрий Звягин получает много разных писем от телезрителей. Но письмо от некой Нины Журавлевой из города Н. обратило на себя внимание своей неуместной исповедальностью.
«Здравствуйте, меня зовут Нина Журавлева. Вот я слушаю вас, вы так хорошо говорите... У меня есть все, что нужно человеку для радости. У меня есть все, а я не знаю, куда себя деть... А вам не страшно при мысли, что ничего нового и неизвестного уже не будет в вашей жизни, как будто ее кто-то для вас заранее определил?.. И хочется вдруг исчезнуть и появиться снова где-нибудь в другом городе, и все начать сначала... У меня нет уверенности, что я правильно живу. Я иногда хожу на вокзал и смотрю, как отходят поезда... помогите мне. Вы один можете мне помочь. Что мне делать, научите. Вы простите, что я навязываюсь со своими излияниями, но я вас слушала, и мне кажется, что вы человек, который умеет понять другого»...
«Ей пятьдесят лет», «Ей восемнадцать и там какая-то личная драма», «Да какая драма, никакой драмы», «Почему ты так уверена?» «Да потому, что об этом не трубят на весь мир» — комментируют письмо редакционные девушки. С улыбкой недоумения воспринимает письмо и Юрий Звягин. Он чувствует себя так, словно прочел чужое письмо, не ему адресованное. Он ведь читал лекции, ну, в крайнем случае, был собеседником, а его приняли за близкого человека. Он не рассчитывал на обратную связь такого свойства.
Да, конечно, конечно, в письме незнакомки есть что-то неловкое, есть неуместное. Но чувствуется в нем и поиск родственной души, мучительная потребность высказаться. Поэтому-то корреспондентка и перешагивает через неловкость и неуместность, а может быть, и вовсе не понимает, не осознает их.
К тому же не забудем, что название фильма «Вы мне писали...» — преобразованное начало письма пушкинской Татьяны к Онегину «Я вам пишу», в котором, помимо объяснения в любви, есть и такие, может быть, самые главные строки: «вообрази, я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает и молча гибнуть я должна»...
Простим же Нине Журавлевой ее доверительное письмо телекомментатору. В нем есть свое — совсем в духе времени — оправдание. Ведь телевидение, обращаясь ко всем и к каждому, создает иллюзию личного общения, душевной близости, разговора с экрана именно с тобой. Выбор в герои телекомментатора в этом смысле имеет в фильме принципиальное значение.
Та Нина, которая написала письмо, в фильме так и не появляется. Письмо ее остается сценарной провокацией, символом, обобщением, моделью вечной проблемы, заключенной в современную оболочку фильма-анкеты.
На телестудии было принято решение организовать передачу о Нине Журавлевой. И Звягин отправился в командировку в город Н. на поиски Нины, не указавшей своего точного адреса. Прибыв в город Н., Звягин получил в справочном бюро пять адресов. В городе проживали пять Нин Журавлевых. Пять судеб, пять вариантов счастья и несчастья, выхваченные из жизни и объединенные по случайному внешнему признаку — сходству имен и фамилий. Они-то и должны стать материалом для предполагаемой передачи тележурналиста Звягина. Они же стали материалом для фильма режиссера А. Манасаровой.
Проблемы Нины Журавлевой из письма прикладываются как трафарет ко всем ее тезкам и однофамильцам. Таким образом в фильм входит социология души: сюжет становится темой, тема — проблематикой. Ее адрес поистине универсален, ибо банальнейший вопрос анкеты «счастливы ли вы?» адресован не только к искомой Нине Журавлевой, он обращен ко всем. По сути дела, каждый зритель становится гипотетическим героем Звягина.
Итак, он отправляется на поиски...
Первая Нина Журавлева — самая неожиданная. У деревянного, усохшего от времени одноэтажного домика, на веревочных качелях сидит девочка лет девяти с кошкой на руках. С крепкими гладкими щеками, с полным ртом белоснежных зубов, с толстыми косичками.
Да, эта Нина такого письма не написала бы — ясно. И все же Звягин спрашивает ее шутя: «Скажи, пожалуйста, тебе не скучно жить?» Она принимает этот вопрос как игру: «Не-а!» — сияя зубами, отвечает Нина. Да уж какая тут скука.
Тут — одна радость. Допроблемная пора детства. Вечный праздник со случающимися незначительными огорчениями.
Следующая Нина Журавлева оказывается ученицей ткачихи. На фабрике работает недавно, живет в общежитии с обычным общежитейским уютом-неуютом, где «фотокарточки висят, дремлют ленты на гитарах и будильники стучат».
К тому же она оказывается хорошенькой молоденькой девушкой, и Звягину прямо-таки очень хочется, чтобы она оказалась его корреспонденткой. Но если бы это желание не застилало его мысленный взор, он сразу бы догадался, что эта Нина Журавлева, может быть, еще меньше способна написать письмо телекомментатору, чем ее тезка девяти лет.
Точно выбранная на эту роль актриса И. Кораблева подчеркивает в своей героине несоответствие ее нынешних обстоятельств с подлинной ее жизнью.
И по тому, как сдержанно и без интереса эта девушка держится с довольно-таки блестящим молодым человеком из столицы, как скупо, нехотя, со скрытым неудовольствием отвечает она на его вопросы, как проскальзывает в ней насмешливость и ироничность, сразу очевидно, что у этой девушки очень самостоятельный, очень «нутряной», очень свой мир. Своя жизнь, которая ей настолько важна и интересна, так что даже простого любопытства к новому человеческому лицу из другого и, возможно, не менее интересного мира в ней нет и быть не может.
Когда же Звягин, настаивая на своем, все-таки расспрашивает Нину о ее жизни, он узнает, что она приехала в этот город из Ленинграда. Но когда он старается допытаться почему, Нина кладет предел его попыткам: «Ну были, наверное, причины, они не представляют для вас интереса». — «Почему вы так думаете?» — «А почему мои личные причины должны представлять для кого-то интерес?»
Нина говорит с достоинством сознающей себя индивидуальности и с тайной болью, как человек, который уже встречался с желанием зачеркнуть в ней ее представление о жизни.
В дальнейшем оказывается, что Нина приехала в этот город за своим любимым Славой, который не поступил в институт, был призван в армию и здесь служит. Приехала, только-только закончив десять классов, не взяв даже чемодана. Ей семнадцать с половиной лет. Она из хорошей, благополучной, налаженной интеллигентной семьи. Родители ее Славу любят и ничего в принципе против него не имеют. Они только полагали, что пока Слава служит, Нина должна жить дома, учиться или работать: Это действительно разумнее, по-житейски спокойнее и правильнее, чем мчаться за возлюбленным на край света.
Но привычный в таких случаях вариант, стандарт, Нина решительно не приняла. Для человека ведь существуют не только каноны. Ему необходим свой опыт и свой выбор. Кто сказал, что «все, что нужно человеку для счастья», — это и есть счастье? Нина Журавлева, приводящая в письме этот аргумент, возможно, потому и несчастлива, что построила свою жизнь на уровне стандартов, на уровне общепринятых представлений, не прислушиваясь к тому, чего прежде ее душа просила. А Нина Журавлева, ткачиха, имеет о жизни свои понятия. Больше того, она совершает поступки. Она действует в жизни в соответствии со своими нравственными душевными критериями, а не просто тоскует о них.
Это — характер. Характер, в котором есть истинная человеческая независимость и свобода, потому что есть воля поступать так, как душа желает и считает правильным, переступая через каноны, создавая свою модель поведения, свою жизнь.
Нина считает, что раз уж так случилось, что ее любимый должен два года служить в городе Н., то нет ей больше нигде места, кроме как около своего Славы. Не в родительском доме на всем готовом маминой дочкой ей жить, а взрослой женщиной, выбравшей собственную судьбу и разделяющей судьбу с любимым человеком.
Это, безусловно, счастливая Нина. И не только тем, что она рядом с любимым человеком, а вот этой волей поступать в согласии со своей душой, отсутствием робости перед схемами жизни, зависимости от стандартов. Но, может быть, она еще просто слишком молода и все ей еще слишком ясно? И сделанный ею жизненный выбор еще не является ей в сложностях и противоречиях совсем взрослой жизни? Может быть, может быть... Но не всякий ведь и начинает жизнь с такой решительностью в семнаддать лет. А осмысленное начало — не залог ли будущей жизни?
С появлением Нины Журавлевой, ткачихи, становится еще более очевидной, ширится главная тема фильма, особенно дорогая для режиссера, — тема индивидуальности и модели, личности и стандарта. Тема человеческого счастья как результата собственных духовных усилий. Серьезный и больной вопрос Нины: «А почему мои личные дела должны кого-то интересовать?» — имеет глубокий этический смысл.
Мы все счастливы настолько, насколько мы интересны друг для друга. Понимание каждого, именно этого человека, а не общие разговоры о человечности вообще — вот настоятельная нравственная потребность современного общества и человека. В этом смысл фильма «Вы мне писали...». Главный итог его — признание «скитаний души» не блажью, а неизбежным и необходимым процессом духовной жизни, роста души.
Понять другого, разделить его беспокойство — это и собственная душевная предпосылка к тому, чтобы выйти на новые внутренние горизонты, приблизиться к истине. Ибо, по словам Николая Амосова, хирурга и писателя, «только этой обратной связью человек счастлив».
По цехам фабрики, куда приходит Звягин для знакомства с Ниной Журавлевой, его водит мастер (П. Щербаков). Эта эпизодическая роль — одна из принципиальных удач фильма. Мастер — человек, сразу видно, хороший. Крепкий такой, доброжелательный, улыбчивый. Но с нормативными представлениями о человеческих ценностях, в том числе — о ценности человека, отдельной личности.
Мастер все никак не может взять в толк, зачем телекомментатору понадобилась Нина. Все спрашивает: «А вам именно Нина Журавлева нужна?» И все старается направить мысли и взоры телекомментатора в нужное русло. Раз человек с телевидения пришел познакомиться с человеком с производства, значит, ему нужно предложить «передовых товарищей». Вот мастер и старается подставить других девушек, ибо никак не может понять, в чем ценность именно Нины Журавлевой — «нет, я ничего против не имею, девочка старательная, только она у нас еще недавно, без году неделя, ученица». Он не может представить себе, что ткачихой можно интересоваться как человеком, а не как производственной единицей.
Далее наш герой попадает в благоустроенный дом. В дорогостоящее «гнездо» с мебелью последнего образца. Здесь живет красивая женщина, бледная, с затаенными, больными, притихшими глазами — Нина Журавлева (А. Богина). Из другой комнаты раздаются нетвердые фортепианные звуки — это играет дочь. Допивает чай, торопится на работу муж — симпатичный молодой человек, похожий на несколько располневшего спортсмена. С виду надежный и сильный. Как там говорится в письме незнакомки? «У меня есть все, что нужно для счастья».
«Расстановка сил» нам становится ясна моментально — мебель приобрели, а жизнь потеряли. Мы, собственно, ничего больше и не узнаем об этой женщине. Нам закрыта ее предыстория. И поэтому остается неведомым, как все произошло? Служит ли теперешняя ее жизнь свидетельством давнего, осознанного компромисса, когда она решила выйти замуж без любви, чтобы жить «нормально, как все люди»? Или постепенно ее жизнь стабилизировалась, приобретая все более прочные внешние формы и становясь все более хрупкой изнутри? Дело ведь не в том, что вот она такая тонкая, а он такой грубый. Он вполне обаятельный молодой человек. И в том, что он говорит Звягину, есть свой резон, своя правда и своя позиция: «И вот за этим вас посылают в командировки? — удивляется муж Нины — Хорошо живете, мне бы ваши заботы... А может, хватит морочить людям головы этой романтикой, а? Не надоело, нет еще?.. Человеку надо создать условия, а тогда уж пожалуйста — душевные переливы. Если время есть. А от вашей романтики, дорогой товарищ, одни убытки. Ты посмотри, какая текучесть, миграция! А кто летает с места на место? Мещане, обыватели — они не летают. Они уж и мебель купили, пианино. Летают-то романтики. Вот о чем писать надо, молодой человек!»
С житейской точки зрения это тот случай, когда обычно говорят, что она, мол, дурью мается, рожна ей не хватает и т. д. Но режиссер подталкивает зрителя занять другую позицию: если человек несчастен, то подозревать в этом только блажь по меньшей мере неумно.
Пожалуй, именно эта Нина ближе всех к неизвестной сочинительнице письма. Ее жизнь — это быт со сложившейся материальностью и невоплощенной духовностью.
Однако она уверяет, что не писала письмо, и Юрий Звягин продолжает поиски.
И вот перед нами очередная Нина Журавлева — продавщица магазина в отделе канцелярских принадлежностей. Роль ее исполняет актриса А. Вознесенская. Это наиболее интересная актерская работа в фильме. Актриса тонко почувствовала тип своей героини, но, помимо точно подсмотренных и сыгранных типологических черт, снабдила ее индивидуальным характером. Сыграла не только результат, выраженный в «типовой» манере поведения, но приоткрыла мотивировки, причины, показала внутренний мир своей героини, который на поверку оказался не так уж бездуховен и однозначен, как могло показаться в момент знакомства с ней.
Нину-продавщицу узнаешь сразу по каменной скуке в глазу, когда появляется покупатель. По вспышке ненависти, когда покупатель осмеливается открыть рот, чтобы что-то спросить, заранее чувствуя себя кругом виноватым перед этой видной блондинкой. «Ну, что, что, что?» — говорит Нина (ух, надоели, обрыдли, бестолковые!). Или — скороговоркой хорошо отлаженного механизма: «Конторский клей 24 копейки», «Тетрадки две копейки штука» (платите по-быстрому, и чтоб вашего духу здесь не было). Покупатели не выносят ее. Она не терпит покупателей. Типичный человек не на своем месте. Себе не в радость и людям в тягость.
Нина-продавщица — девушка заметная и не остается без внимания. Однако внимание это определяется стандартом, поддерживая отношения на банальном уровне: «видная блондинка — молодой человек, который хочет познакомиться с видной блондинкой». Эту модель Нина очень хорошо усвоила и почти приняла как норму человеческих отношений. Почти.
«Что вы делаете сегодня вечером?» — спрашивает Звягин. «А у вас что, два билета в кино и один случайно лишний?» — стилизует Нина обычное начало знакомства. Следующий этап разговора она обозначает так: «Ты одинокий, жена тебя не понимает, не находите общего языка, да?» — «А ты что ж, не замужем?» — «А где их взять, хороших-то? Хороших тоже на всех не хватает. Хороший — он тоже ищет себе получше — с квартирой». — «А любовь?» — «Любовь? Любовь обязательно. Как же без любви-то». — «Все-то ты знаешь». — «А как же. Книжки читаем. Телевизор».
Да, все-то Нина знает. Но похоже, что опыт ее горьковат. Похоже, что ее вульгарность и грубость — не столько врожденные, сколько нажитые, ибо приходилось от такой жизни отбиваться. Похоже даже, что она сделалась такой от горя. От того, что не было человека, который сказал бы ей: «Ты ни в чем не виновата, я тебя люблю». И еще от того, что жизнь предлагала ей гораздо более расхожие варианты, чем заслужила эта заметная блондинка.
А. Вознесенская постепенно высвобождает свою героиню из-под спуда стандарта, из-под гнета штампованных улыбок, словечек, жестов. И вот перед нами душа человеческая. Уже много испытавшая, но так и не нашедшая себя.
Если предыдущая Нина Журавлева, можно сказать, уже расставила в своей жизни мебель навсегда, то эта Ника никак не может начать жить. Устроится на работу — все что-то не так. Замуж соберется — тоже что-то не по ней. Она и сама не вполне понимает, почему все так нескладно у нее получается. «Невезучая я, что ли?» — говорит она. Пошла было в стюардессы — на экзамене вдруг «сделала сальто»: не понравился экзаменатор. Поехала на юг с парнем-музыкантом из ресторана, за которого собиралась замуж, выяснилось, что он к деньгам жадный, заставляет ее прятать пятерки от своих же товарищей. «Такая плохая черта характера», — говорит Нина. Пришлось ей сесть в самолет и улететь обратно.
Только она вздумает отнестись к жизни всерьез — жизнь предлагает ей что-то заниженное по сравнению с ее хотя и не вполне осознанными, но зато живыми нравственными представлениями. Предлагает то, чего «душа не принимает». Словно жизнь ее мистифицирует. И как бы в ответ на это Нина сама стала мастерицей розыгрышей. Договорится на танцах о свидании и отправит взмыленных кавалеров с бутылками, с закуской, в полной, так сказать, боевой готовности, по адресу, где открывает двери непомерных размеров дама в засаленном халате, с папильотками в волосах и орет: «Ах, вы, тунеядцы, прохиндеи несчастные! А ну, убирайтесь отсюда, чтоб вашего духу не было! И скажите Нинке, чтоб она прекратила эти свои розыгрыши!»
Не может эта Нина до конца приноровиться к стандартам жизни, в которые сама заигрывается. Беспутная, шальная, славная и несчастная Нина Журавлева. Вот с такой Ниной как раз все еще может случиться. И хорошее и плохое. Она еще не раз рискнет начать жизнь сначала, исчезнуть и появиться в другом городе. Только бы не устала, не изверилась, не отмахнулась от собственной души, не поверила навсегда, что все ее беспокойство — дурь и блажь и надо жить «как все». Только бы ее подвижная насмешка не перешла в «недвижимую» убежденность в том, что «хороший — он тоже ищет себе получше, с квартирой».
***
Перед первым выходом «на сцену» еще одной Нины Журавлевой мы видим ее на театральной сцене в спектакле «Вишневый сад», в том эпизоде, где Раневская разговаривает с Петей Трофимовым. Идет диалог. Петя: «Не надо обманывать себя. Надо хоть раз в жизни посмотреть правде прямо в глаза». Раневская: «Какой правде? Вы видите, где правда и где неправда, а я точно потеряла зрение. Я ничего не вижу. Вы смело решаете все важные вопросы. Но скажите, голубчик, не потому ли, что вы молоды, что вы не успели перестрадать ни одного вашего вопроса?»
Чехов уже не раз помогал современному кинематографу осмыслить свою духовную проблематику. И в данном случае происходит то же самое. К тому же фильм, как и Чехов в своей пьесе, защищает обе точки зрения. Надо, надо смотреть правде в глаза, иначе жизнь заканчивается саморазрушением, вырубкой вишневого сада. Но следует понимать, как это непросто — найти правду, видеть ее и смотреть ей в глаза; как непросто выходить из иллюзий к реальности на уровень самопознания. Если человек не видит свою правду, «точно потерял зрение», «точно ослеп» и страдает при этом — он еще не безнадежен. Страдание — это не блажь, а жизнь души, ее поиск, ее дорога к истине. Помните, у Пушкина — «я жить хочу, чтобы мыслить и страдать».
Нина Журавлева — стареющая провинциальная актриса. Оба эти качества в ней сразу же очевидны. Она выходит к Звягину в уборе Раневской, и простоватая чрезмерность ее наряда да и предыдущая мизансцена, в которой она стоит с Петей Трофимовым посреди сцены, как голубь с голубкой, выявляет театр не с самым стремительным направлением театральной мысли. Актриса Нина Ургант играет в актрисе Нине Журавлевой добрую, неглупую и немолодую женщину, которая «перестрадала свои вопросы», а те, в которых она не властна — «годы идут», — принимает с женской слабостью и с человеческим достоинством.
«Я не Журавлева. Я Петрашевская. По сцене Журавлева. Журавль в небе», — говорит Нина Николаевна. Вот какую фамилию, какой символ выбрала себе Нина Петрашевская. Журавль в небе. Не синица в руке. Не обладание, а стремление. Пусть к высоте. И это, собственно, ее ответ на вопрос, «счастливы ли вы?».
С мужеством и откровенностью человека, который не раз смотрел в глаза своей правде и выстоял, она рассказывает о свой жизни. В ее словах есть достоинство человека, для которого его дело — это его жизнь, жизнь вместе с ее радостями и печалями. А на вопрос Звягина, «счастливы ли вы», актриса читает стихи:
Я суеверно неуверен,
Скрывая внутренний испуг,
То слишком в чем-то неумерен,
То слишком скован я и скуп.
Себе все время повторяю:
Зачем, зачем я людям лгу.
Зачем в могущество играю,
А в самом деле — не могу.
И не дает мне мысль об этом
Перо в чернила обмакнуть.
О, дай мне, боже, быть поэтом,
Не дай людей мне обмануть...
«Я суеверно неуверен»... Жизнь — это незавершенный процесс. С вами все еще может случиться. Не ставьте последней точки.
«Так что я должна ответить? Счастлива ли я? — говорит актриса. — А если я скажу, что я несчастлива?» — «Пожалуйста». — «Если я скажу, да, счастлива, это будет глупо, кто о себе так говорит?» — «Да, пожалуй, трудное положение». — «Так что мне с вами делать? А вы сами, сами придумайте, мол, счастье в труде или что-нибудь такое. Кстати, это правильно», — переводя разговор на насмешливый стандарт и подчеркивая в нем разлад глубинной истинности и застывшей формы, говорит актриса. «А остальные? Что они вам отвечали?» — «По-разному». — «А вы? Вот вы лично? Что бы вы ответили?» — «Я?! Черт возьми! Не знаю».
Вот это и был главный вопрос фильма — вопрос к его герою. Такой простой. Первое, что, казалось бы, приходит в голову, если уж ты занимаешься этой проблемой — начни с себя. Счастлив ли ты? Не скучно ли тебе? Правильно ли ты прожил свою жизнь? Не начать ли тебе жизнь сначала? Вопрос, который телекомментатору Юрию Звягину раньше и в голову не приходил, судя по той ошалелости, с которой он примерил его к себе. Или, скажем, мягче, он не относил его к себе с той категоричной прямотой, с какой он был перед ним вдруг поставлен. С прямотой анкеты, которая многое, конечно, упрощала, зато выделила главное.
Звягину и в голову не приходило, что эта поездка в город Н. к Нине Журавлевой, которая недовольна своей жизнью, обнаружит «обратную связь» таким образом: окажется командировкой к самому себе. Правда, этот сценарный замысел не реализован до конца в образе Звягина.
Юрий Звягин — как раз тот единственный герой фильма, путь которого можно было проследить в динамике, в психологических изменениях, ибо история, рассказанная в сценарии, это, в конечном счете, история о том, что произошло с Юрием Звягиным. Это ответ на вопрос, почему он так бойко вел передачи, имел «все ответы на все вопросы» в начале, а потом, в финале, не смог даже произнести первую фразу, не смог сделать того, что прежде так налаженно и без раздумья умел.
Со Звягиным что-то случилось. Раньше он поучал людей, присутствовал на экране, не присутствуя лично, а теперь он посмотрел в глаза людям, которым он вещает, почувствовал их заботы, огорчения, радости. В чем-то позавидовал, в чем-то оказался выше, в чем-то растерялся перед ними, в чем-то попробовал помочь им совершить поступки. Короче говоря, он понял, что обратная связь со зрителями существует в гораздо более серьезном, неформальном качестве. И в результате — «вышел» к самому себе, посмотрел в глаза своей правде. «Скажи, тебе никогда не бывает страшно, что тебя принимают не за того, кто ты есть? — говорит Звягин режиссеру телевидения, еще одному деловому человеку в картине. — А время идет и опять понедельник. Только что был и уже опять. Неделя, месяц, год. И ни черта не сделано. Школа, институт, аспирантура, и все. Где же твоя собственная жизнь, где же твои поступки?.. И опять понедельник — не страшно?..»
Телекомментатор осознал, что коль он рассказывает людям об искусстве, о красоте, о нравственности — то это миссия, а не профессия.
Какая у тебя профессия? В чем она? «Немного обаяния, немного наглости, а главное — асимметрия лица?» Или она в счастливой и трудной трате самого себя? Что ты прожил — промелькнувшую череду лет или осмысленную часть жизни?
Звягин понял, что пора перейти с поучения на исповедь, от соприсутствия к соучастию. Стать не просто собеседником, а доверенным лицом.
Он понял, что фразу из письма Нины Журавлевой «вы один можете меня понять», которую он так мягко-недоуменно встретил в начале фильма (зачем, собственно, ему понимать Нину Журавлеву?), он получил пока авансом, из расчета на будущее. Как чью-то веру в способность его души шириться и возвышаться.
Этот процесс душевных перемен Звягина есть, прослежен в фильме, и, все же это скорее канва, пунктир психологического анализа, чем сам анализ. Звягин — повод для фильма, в сценарии — он глубинная его причина.
У А. Гребнева есть и чисто литературные и кинематографические характеристики Звягина, которые могли дать образу разбег, точку отсчета. Приведу несколько из них.
«Звягин был еще молод, чуть полноват для своих двадцати восьми лет». «Звягин успокоительно похлопал ее по руке. Это был его любимый жест. Он означал, что все в порядке, что все хорошо». «Звягин шел из зала в зал, деловито озирая экспонаты, словно убеждаясь, что все они на месте». «Деловитость и динамизм, свойственные поколению, уживались в нем с некоторой долей легкомыслия. По этой причине он, с одной стороны, всегда торопился, а, с другой стороны, забывал, что торопится, и таким образом пребывал постоянно в цейтноте». «Сейчас, наедине с самим собой, без актерства, он казался растерянным». И т. д.
Эти сценарные характеристики не так прямо пригодились на экране. Поэтому у героя фильма, каким его играет А. Мягков, другая предыстория, иная характеристическая означенность. Это просто раскованный, легкий, удачливый молодой человек. Он свободен от лично пережитого жизненного опыта. Жизнь складывалась так, что до сих пор у него не было ни необходимости, ни потребности «пробиться к самому себе». И когда он случайно попадает в новую для себя ситуацию, то становится нервным, острым, задумчивым. Словом, душа его приходит в движение. Начало движения красноречиво, но в трактовке актера носит все же слишком импульсивный характер.
Экранный образ Звягина по сравнению со сценарным получил крен еще и за счет изменений, которые произошли в оценке его взаимоотношений с продавщицей Ниной.
Линия Нины-продавщицы и Звягина чрезмерно разбухла. От их встреч в фильме остается привкус возможного, но неудавшегося романа. А это не совсем так. И уж во всяком случае — для Звягина. Их общение для обоих — прорыв к собственной правде, к поступку на уровне нравственной оценки своей жизни и своего участия в ней. Возможность для Нины уехать от «вадиков» с их ненасытностью к легким заработкам. Способность Звягина пойти и объясниться с этими «вадиками» и сказать, чтобы они оставили Нину в покое, рискуя при этом «схлопотать по шее» — и крепко. (В сценарии так, кстати, и было. Звягина здорово бьют, и он кричит: «Я ничего не смогу сделать, но я обещаю вам, что я это запомню на всю жизнь!» Тоже немаловажная деталь, и жаль, что ее нет в картине.)
***
В фильме есть и другие зазоры, по сравнению со сценарием. Замысел, предполагавший социальное исследование в самой гуще жизни, как бы в ее случайностях, оборачивающихся закономерностями, предполагал, по-моему, и большую меру художественной документированности во всем решении. А фильм слишком приближает зрителя к персонажам. В его пластическом исполнении, строгом и точном, все же недостает тех самых «случайных черт» жизни самой по себе, которые, помимо сюжета, поддерживали бы замысел не только на проблемном уровне. Так получается потому, что в некоторых эпизодах (фабрика, театр, танцулька) недостаточно подробно разработан второй план, среда. В этих эпизодах чрезмерной определенностью, однозначностью характеристик он как бы повторяет то самое социологическое исследование, которое в нем предпринимается. Другими словами, в хорошо построенном А. Манасаровой фильме иногда ощутима модель замысла. И попытки погрузить его в разомкнутый жизненный процесс — многочисленные инсценированные интервью — подчеркивают смоделированность некоторых эпизодов.
Но этот недостаток, как ни странно, органично, хотя и не прямо связан с достоинствами фильма. Дело в том, что фильм предпринимает попытку найти меру духовности на многих уровнях жизни, на разных уровнях образования, интеллекта, социального и общественного «статуса». Присутствие таких стремлений он полагает не уделом избранных, а нормой всякого нравственного человеческого бытия.
Фильм с четкой сюжетной конструкцией на такую тему ближе сегодня к широкому зрителю. Его эстетические потери возмещаются его высокой контактностью. Он приближает к многочисленным адресатам Юрия Звягина серьезные духовные проблемы на том уровне, который делает эти проблемы узнаваемыми и общедоступными, с тем, чтобы, восприняв их, мы могли в дальнейшем понимать и чувствовать глубже, тоньше.
Фильм состоялся. Он как бы признает смятение души человеческой, недовольство собой как норму человеческого существования. Он заставляет пережить то «волненье без названия», то щемящее чувство соприкосновения с вечным стремлением человека за журавлем в небе, в котором есть смысл его жизни.
«Простите, Василий Павлович, я не готов сейчас. Можно мне еще подумать?» — говорит телекомментатор Юрий Звягин и долго курит, усевшись неловко, боком, кое-как.
Донец Л. Начать сначала // Искусство кино. 1978. № 2. С. 48-58.