«Он не может жить без космоса» — уже третий подряд («Уборная история — любовная история» и «Мы не можем жить без космоса») душераздирающий фильм Бронзита, прошедшего путь от лав-стори через трагикомедию к подлинной общечеловеческой семейной драме. Его фильмы становятся все яснее и пронзительнее, его стиль — все чище, тоньше, горше.
Заглавие с прошлого раза изменилось не сильно, но это не сиквел и не приквел. Если «Мы не можем жить без космоса», как напрямую следует из названия, был о братстве и братской же мечте о полете в невозможное, то «Он...» — об одной маленькой жизни, казалось бы, самостоятельной, но на самом деле неотъемлемой от фигуры матери; «Отрочество» Линклейтера, изложенное в 16 минутах. В предыдущем фильме было много узнаваемых пейзажных деталей советской военки и вообще Союза: врач с планшеткой, линии ЛЭП из ниоткуда в никуда, заснеженное поле, люди в ушанках. Здесь же Бронзит идет по пути упрощения и универсальности: почти никаких деталей, даже лица героев даны только общими штрихами. Локация — один маленький домик посреди ничего, на закругленной земле под звездным небом. Материальный мир очищен от примет настоящего. Только самые болезненные, узнаваемые детали: кровать, стол, мамин шарф, детская игрушка, санки.
Пелевин в «Омон Ра», на котором дилогия Бронзита в немалой степени основывается, преломлял советский миф и пародию на воспитательный роман через призму теорий заговора о полетах на Луну. «Он не может жить без космоса» отрицает политику и историческую подоплеку и от эстетики наследия советской космонавтики оставляет только экзистенциальный символизм: снаружи отчего дома — открытый космос, съехать от мамы — все равно что выйти в него, там удастся найти свое предназначение, а затем обнаружить, что взросление было ловушкой.
На орбите собирают гигантскую космическую станцию, возможно, новое пристанище для человечества. А мать возвращается с новорожденным домой, но он — уже в малюсеньком скафандре космонавта. Темное стекло его забрала — символ материнской беспомощности перед непроницаемостью безмолвных детских глаз. До поры не понять, чего он хочет, отчего он плачет, и мать истерично утешает его безделушкой, заводной музыкальной шкатулкой.
Детский микрокосм здесь понимается по прямому определению — это вселенная в малом виде, последний форпост перед вечностью. Весь мирок — дом, пригорок, детские качели, на которых можно делать «солнышко», и получается тогда королёвская центрифуга для тестирования кандидатов на высокие нагрузки. Все детство — как программа подготовки космонавта, который только и ждет момента, когда голос в трубке скажет:
«Старт в десять. В девять. В восемь. В семь...»
Бронзит выкристаллизовывает болезненную родительскую любовь при помощи простых приемов, параллельных фигур, каждая повторится в финале. Вязаный красный шарф — как пуповина, что не перережешь, как страховочный фал, что связывает с материнской станцией, чтобы не улететь в ледяную непроглядную бездну. Шарф мама упихает в сыновние вещи, даже когда он соберется в космос. Это мамина убийственная забота, столь же невыносимая, сколь и неотвратимая. Скафандр — естественная метафора одинокого отчуждения. При живой маме главный герой, выросший в сурового лысого человека с грустным затылком, не снимет скафандра, а когда все же отстегнет шлем в опустевшей маминой спальне, то задохнется от настоящего ее воздуха и запаха, который на самом деле чуял даже сквозь органическое стекло.
Сила Бронзита — в его кристальной, мучительной понятности. В его грустной вселенной сын точно будет такой же, как его отец, улетевший куда-то за пределы гравитационного поля мамы и никогда не вернувшийся, плоть от плоти покоритель последних рубежей. Совершив выход в открытый космос маминой комнатки, где прожил всю жизнь, герой безо всяких лишних слов признается в бесконечной любви маме и улетает с помощью качелей туда, где ее наконец обнимет.
Беликов Е. Из маминой из спальни: «Он не может жить без космоса» — шедевр Константина Бронзита // Искусство кино. 4 августа. 2019