Сначала из темноты появятся руки. Oни будут шарить в каком-то закрытом и слабоосвещенном пространстве, потом камера немного отодвинется, и станет понятно, это под кроватью ищут какие-то клубки, которые то ли бандит то ли бандитка куда-то дели, и что-то такое ужасное эти бандиты натворили — это приговаривает неизвестный голос.
Оператор отходит так далеко, насколько позволяет маленькая, метров шесть комната, и мы видим старика, который роется в своих коробочках, и достает клубки, и бандита (она же банда) — белую кошку удивительного изящества. Она перепутала нитки, потому что какая же кошка пропустит увлекательный сюжет с клубком, это хрестоматия. Она ходит сама по себе по всем уровням стариковой комнаты: по полу, по кровати, по буфету, по телевизору, по шкафу, и если бы мы не следили за ее передвижениями вслед за камерой, то вряд ли увидели бы фотографию хозяина дома с женой и его почетные грамоты. Больше мы ничего о его личной жизни не узнаем. Сейчас старик явно проживает в слегка запущенной квартирке в одиночестве, с кошкой; достает свои веревочки, некое деревянное приспособление и начинает плести какие-то косички. Движения его точны и заучены; выверены и длина ниток, и — под счет — толщина их пучков; он ловко работает портняжными ножницами, такое чувство, что то ли стоял на конвейере, то ли где-то на зоне практиковался. Не сразу, потому что лица старика нам долго не показывают, но догадываешься, что старик слеп, и все эти движения совершает по памяти. Он плетет свои белые сети, кошка бродит по комнате, и сбрасывает бумаги со шкафа. Их нужно сбросить, чтобы как-то прерывать монотонность стариковской жизни, чтобы он собирал эти белые бумажки, на которых ничего не написано. Никаких тайн, формат А4. И зачем они хранятся у него на шкафу? Зачем он их прячет под одеяло? Чтобы кошка не нашла? И что за человек выйдет из соседней комнаты помогать бумажки укладывать? В руках у него какая-то странная вещица, это режиссер или оператор. Это автор, и оператор на него бранится. Со стариком они про жизнь вообще не разговаривают. Герой весь фильм говорит только с кошкой. И рассказывает, что делают школьники за окном. Он по звукам определяет, который сейчас час: если первоклашки, то двенадцать, а продленка — полчетвертого. Звук вдруг выплывает на поверхность повествования, становится отчетливей, как будто нам дали устройство, которым пользуются биологи в поле: ты начинаешь слышать, как собака или кошка, и полет шмеля, и шелест травы. Так теперь слышит старик, потому что не видит.
Старик плетет сеточки. Авоськи. Для того ему нужны эти белые нитки. То отводя глаза от стариковой немощи, то продолжая кошкины движения, камера несколько раз выглядывает во двор, но по-настоящему решается выйти раза с пятого. Уходит наконец на улицу, но детей во дворе мы не увидим. Следует классическая вправо/влево панорама панельных многоэтажек. И затемнение.
Тут уже наш старик идет по дороге, палочкой пробует, где тротуар, где машины. Натыкается, беспомощный. Ранняя весна, немного гадкая. Встречает подружку своего возраста, говорит: возьми сеточку. В подарок. А она ему: давай я тебе взамен песенку спою. И поет: «Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза». У нашего народа удивительное чувство реальности или черного юмора, если режиссер это не подстроил (непохоже). И желание выступать в главной роли в кино. Выходящая из подъезда соседка не может удержаться от комментария: «Арно Бабаджанян», — явно ревнуя, что не ее снимают.
Старик проводит на холоде несколько часов. Он определяет по шагам, когда кто-то проходит мимо. Повторяет одну и ту же фразу: возьмите сеточку. Не помогает. Не берут ни хозяйки, ни мужья, ни дети, ни алкоголики для пустой тары. Последнее совсем обидно. Люди либо просто проходят мимо, либо еще говорят неприятное: сетки немодные, дома их навалом, а полиэтиленовые пакеты лучше. Старик объясняет, что сетки идеальные: в них можно хранить картошку и яблоки, а можно — детские игрушки. И он вязал их своими руками.
Дальше рассказывать невыносимо. Расскажу другое. Возле метро, где я живу, довольно часто торгует разной ерундой полуслепая старушка, у которой стекла в очках такой толщины, что понятно, она через них не видит. Ее обычный товар: подъеденные молью старые юбки и брюки, отростки комнатных цветов и вязаные из разноцветных тряпочек круглые деревенские коврики, которые плетут большим деревянным крючком. Наверное, она их производит примерно так же, как тот старик — свои сеточки. У меня дома два ее коврика, и на работе один, а купленную за пятьдесят рублей дырявую юбку я отнесла на помойку. У нее многие покупают, а если не покупают, то просто денег дают, и я переживаю, когда ее долго нет, потому что понятно же, что именно думаешь, когда долго нет такой старушки. Почему старику Дворцевого меньше везет? Никак не могу согласиться с этой несправедливостью. В последней части старик и вовсе плачет, говоря, что все равно навяжет сеточек и пойдет на улицу отдавать (это Дворцевой и его герой встретились через полгода, уже осенью, и режиссер опять начал с красивой кошки на фоне прекрасных желтых деревьев). Старик никакой не юродивый и не полоумный, он нормальный пожилой ослепший мужчина, который почему-то живет один. И Дворцевой мне не рассказывает, почему он один. Но я ведь уже успела за двадцать минут полюбить этого старика за его дурацкое упорство. Это же очень достойный старик.
Даже живя в семье, слепые живут в ужасающем одиночестве. Их мир устроен иначе. И для них дело чести быть независимыми. Просто закройте глаза и попробуйте хотя бы час пожить таким образом. У меня была слепая подруга, свет десять лет постепенно мерк в ее карих глазах от диабета, от него она в конце концов и умерла в возрасте тридцати лет. Она была такая же, как этот старик: все время хотела что-то отдавать, делать для окружающих. К ней все девочки приходили советоваться о личной жизни, и она всегда давала мудрые советы, наверное, потому что знала настоящую цену вещам. Она понимала, что умирает.
В жизни зрячих людей довольно много слепых пятен. К ним относятся некоторые зоны детства, памяти (на границе вытеснения), забытые сны. Ежедневно мы пропускаем множество возможностей измениться, а за реальность принимаем только то, что облегчает наше, социальных невротиков, самочувствие. «В темноте» — не антидепрессант, не обезболивающая таблетка, а совсем наоборот, как любое социальное кино. Если бы по государственным каналам показывали не только всякую чушь типа Малахова, но хотя бы иногда Дворцевого и других хороших режиссеров русского документального кино, то вопрос о национальной идее в обывательских головах даже бы не возникал. У Дворцевого есть еще такие же, как «В темноте», простенькие с виду давно снятые фильмы о родной Средней Азии. Про семью чабана и про семью циркача, они едут по дорогам в поисках счастья. Они так и называются: «Счастье» и «Трасса». Человек в пейзаже и поведенческие характеристики человека. Это чистая антропология и социометрия европейского образца; я понимаю, за что Дворцевого полюбили финские продюсеры. Если бы у русской документалистики были амбиции и площади, если бы эту документалистику как-то пропагандировали, то за страну было бы совсем не обидно, а президентской администрации и министерствам, отвечающим за социальное, было бы чем заняться. Это кино обладает всеми свойствами чрезвычайно действенного медиа: и силой разоблачительного документа, и высоким художественным смыслом, который пока плохо различим народом из-за быстро сформировававшихся привычках к глянцу.
Дворцевой, как и положено в документальном кино такого рода, подходит к своим героям чрезвычайно близко; это снятое на видео кино производит впечатление рукодельности, как будто кадры собирали, как слепой вяжет свои сеточки. Ныне такое кино вошло в привычку стараниями молодых из Кинотеатра.doc, а Дворцевому, полагаю, пришлось в свое время немало вытерпеть мук совести и вынести упреков из-за этой сверхкрупной оптики, пытающейся миновать слепые пятна восприятия: такое не нравится людям, на которых смотрят подобным образом, почти никогда. Такое можно позволить только родственникам. Дворцевой смотрит на своих героев глазами родственника по человечеству.
Фанайлова Е. В одиночестве. Слепое пятно // Сеанс. 1 июня 2009