Главным героем фильма как будто является пенсионер Иван Николаевич Скоробогатов. Этот одинокий слепой старик живет тем, что плетет авоськи, которые затем раздает на улице первым встречным просто так, бесплатно. А белая непоседливая кошка, хоть и скрашивает его одиночество, постоянно мешает старику: то бумаги рассыплет, то запутает клубки. Проходят дни, недели и месяцы, а Иван Николаевич все плетет и плетет свои допотопные авоськи, не рассчитывая на благодарность. Если авоськи никто не берет, он горько плачет: и в присутствии киношников, и тем более когда остается один. В конце фильма бездонность его одиночества становится до головокружения осязаемой: словно сочувствуя хозяину, кошка тоже рыдает — да-да, именно рыдает, как человек.
Такой истории хватило бы для добротного, но тривиального моралите о несчастном герое и здоровых подлецах-зрителях. Но авторский замысел простирается гораздо шире, и проясняет его только и исключительно присутствие в кадре самого режиссера. Сергей Дворцевой появляется на экране всего один раз: он буквально врывается в кадр, чтобы помочь Ивану Николаевичу собрать бумаги, рассыпанные кошкой. Этот естественный порыв сопровождается нервной перебранкой режиссера и оператора, а также возгласами смущенного старика. Что ж, так, наверно, и должно быть: Ивану Николаевичу нужно помочь. И помочь (в кадре) только раз, иначе присутствие режиссера показалось бы назойливым. Поэтому дальше на экране иногда будет мелькать лишь тень Дворцевого, да в фонограмме порой будет слышен его голос, дающий герою команду: можно начинать говорить.
Не правда ли, несколько нетипичный способ существования режиссера в кадре?
Впрочем, так кажется только на первый взгляд. На самом деле модель режиссерского поведения выглядит продуманной, даже концептуальной, особенно если учесть, каких обвинений пришлось наслушаться Дворцевому после выхода на экран его фильма «Хлебный день» (1998). Тогда чуть ли не каждый второй критик (и документалист) возмущался тем, что режиссер снимал пенсионерок, толкавших по обледеневшим рельсам вагон с хлебом вместо того, чтобы просто помочь им. Помнится, отвечая на эти упреки, Дворцевой временами срывался на крик: да помогал, дескать, помогал, только причем тут это и зачем это показывать!
С тех пор прошло шесть лет, а обида на несправедливые обвинения, видимо, все еще жива. И вот режиссер снял фильм-ответ тем своим хулителям-критикам. Пожалуйста вам: помогаю герою. Больше того: командую (то есть манипулирую) им в открытую. И еще честно, в отличие от коллег, прошу прощения в финальных титрах за свою «безнравственную» профессию («Спасибо главному герою Ивану Николаевичу Скоробогатову»). Ну ни-че-го от вас не скрываю! Этот полемический запал, этот нерв, с которыми делалась картина, особенно ощущаются в эпизоде, где Иван Николаевич плачет. Камера долго показывает старика на среднем плане, затем «выглядывает» на улицу, как бы взывая к сочувствию Мира. Тщетно: зеницы-окна соседнего дома пусты и равнодушны. И трагический по сути своей эпизод вмиг низводится до уровня пошлого и нескромного символа, ибо в этот самый момент «В темноте» перестает быть сказанием о стариковском одиночестве и становится жалобой непонятого художника на окружающий мир.
Дерябин Александр. Судный день. Об этике в документальном кино и не только // Сеанс. 2009. 1 сентября.