Вот уже лет двадцать я преподаю во ВГИКе сценарное мастерство. Этот хрупкий предмет так всегда и назывался — и когда мы учились у Владимира Туркина и Евгения Габриловича, и до нас, когда учились ребята, хлебнувшие войны, — В.Ежов, Б.Метальников, Ю.Нагибин. Их сценарное мастерство проявилось в 60-е годы в нескольких заметных фильмах, но «что-то главное»... нет, не пропало, попало в наше послесталинское поколение. На болшевских дорожках, на семинарах, иногда скандальных, в экспедициях и застольях происходила эта «связь времен».
Шпаликов, например, любил расспрашивать «стариков» — познакомил меня с Михаилом Светловым, с Виктором Некрасовым, а однажды проводил до дома самого Габриловича, усадил на скамейку, и они два часа говорили про довоенную жизнь. Про женщин. У Гены была идея написать пьесу про вдов погибших или рано умерших писателей, музыкантов, ученых — элиты сталинских времен, чьи жены никогда не стояли за керосином. Теперь про это можно прочитать десятки книг, а тогда — только «из уст в уста».
Габрилович был прекрасный рассказчик. Когда спрашивали, не избегал житейских мелочей, сплетен и умолчаний — не из-за страха, а из-за непостижимости эпохи, которую всю жизнь до глубокой старости пытался постичь. В те времена, когда наш — сильно поредевший — курс готовился защищать дипломы, ему было лет шестьдесят, и он написал еще много сценариев, правда, все чаще с соавторами, приглашая режиссеров участвовать в этой нудной работе над вариантами, или вообще извлекал из дальних ящиков забытые заявки, предлагал молодым выпускникам Высших курсов — Панфилову, Авербаху... А сам уже тяготился кинематографической возней, хотелось-то ему писать прозу, вспоминать и писать. К счастью, он оказался долгожителем, дожил до «перестройки и гласности», выпустил две книги, при этом охотно путешествовал, выступал и давал интервью. Не терял детского любопытства ко всему на свете.
Помню, как праздновали его восьмидесятилетие в Армении. Выездное заседание комиссии по кинодраматургии (ежегодное, в разных республиках) проходило с особым размахом, нас возили по всей Армении, даже на атомную электростанцию привезли. Габрилович не пропускал ни одной экскурсии, и когда лучшие представители сценарного цеха всех республик и всех поколений, покачиваясь с дороги, расселись в огромном кабинете с одной мечтой — спуститься в банкетный зал, наш юбиляр уселся рядышком с главным инженером и без конца задавал вопросы про синхрофазотрон и — главное — куда же девать радиоактивные отходы. Молодой инженер (пиарщик, как сейчас бы сказали) охотно и многословно объяснял, пока кто-то не произнес осторожно: «У матросов нет вопросов», и все мы скатились к накрытому столу, а Евгений Осипович все допытывался, как везут и где хоронят ядовитые отходы.
Тот исторический банкет я не раз описывала, помню дословно, как догорала, в тостах и объятиях, под армянский коньяк, наша гордая «дружба народов».
А было это в октябре 1979-го, еще до... до голодных 80-х, до распада СССР, до «горячих точек» и всего, о чем не хочется вспоминать. Но нас не спрашивают «хочется — не хочется», память витает где хочет, ее не заткнуть кнопкой, как радио или телевизор. Старик Габрилович, кстати, ежедневно слушал «голоса», был в курсе мировых событий, а его сын Алексей (вместе с Самарием Зеликиным) снял больше пятидесяти документальных фильмов, среди них есть просто выдающиеся. И отца он в конце концов снял — уже в глубокой старости. Где-то, может, и показывают эти фильмы, но не на главных каналах.
А я стала преподавать во ВГИКе, когда Алеша умер, пришла на его место, на тот второй сценарный, который он сам набирал и учил полтора года. Первое их задание было «Семейные легенды». Я прочла десяток «семейных легенд» и подумала: какие интересные ребята, «я тоже хочу» — и писать семейные легенды, и давать такое задание. А время было смутное (оно, впрочем, всегда такое), мастерская Алексея Габриловича считалась телевизионной, документальной, но не возбранялось, конечно, и что-то игровое написать, прочесть и обсудить. В результате почти все защищались игровыми сценариями. Никаких педагогических принципов я не изобрела, хотя очень старалась. Припомнила подробно, как мы учились, как нас учили, что имело отношение к «сценарному мастерству», а что — ко всему прочему. ВГИК тогда кипел политическими страстями, а каждый из студентов — своими личными, иногда на грани нервного срыва, а то и за гранью.
Это мое ностальгическое лирическое отступление не надо принимать за тоску по молодости, мол, «и трава была зеленее». Просто приятно вспомнить, как мне повезло: попала к Габриловичу, не всем выпадает такая удача.
**
Сейчас мои вгиковцы на третьем курсе, и я предчувствую большие неудачи. Не интуиция, а горький опыт говорит, что именно третий курс — как перевал, который нужно взять, — и многие пасуют. Отлынивают. Не ходят на занятия и даже на просмотры. И так в каждом поколении, то есть наборе. Я часто встречаюсь со своими бывшими студентами, и каждому есть что вспомнить — как прогуливали, врали, подсовывали старые работы, изменив страничку.
На курсе всегда есть два-три человека, перевыполняющих план, пишущих сверх учебной программы быстро и легко, но им тоже недосуг обсуждать чужие недоделанные пробы пера, они исчезают куда-то к поманившему их режиссеру. И правильно делают. Скорее всего, не сойдутся характерами или режиссер снимет совсем плохо, но это тоже опыт. Сценарному мастерству учатся везде и всегда. Можно ли научиться? Габрилович говорил, что перед чистым листом бумаги, перед новым замыслом ты всегда ученик.
Вспомнился один ужасный случай. К концу третьего курса стали прогуливать даже занятия по мастерству. И вот однажды заглянула в аудиторию — с извинениями за опоздание, а там сидят Евгений Габрилович и Семен Фрейлих, ждут студентов. Перед ними одна, мне не знакомая, студентка, отставшая от своего курса, взрослая дама. «А где все?» Посидели десять минут в ожидании, я обещала через неделю принести готовый сценарий, и разошлись. Стыдно было — за всех, но как легко я и сейчас вживаюсь в образ прогульщика!
А вот образ преподавателя, который должен «принимать строгие меры», требовать объяснительные записки, мне не дается. За двадцать лет можно было бы догадаться, как поберечь свое время и нервы студентов. Но ведь теперь они другие! Новое поколение. С нашим, уходящим, и не сравниваю. Но с теми, кто поступал во ВГИК в середине 90-х, есть разница? В чем она и что общего? За полтора года им предстоит написать два больших сценария. Это трудная работа, а они, как всегда, думают, что однажды засядут за компьютер и настрочат «полный метр» с проблесками гениальности. А может, и вообще не думают, потому что наслышаны, что сейчас сценаристов много и без них все напишут или уже написали, только продюсерам и тем, кто деньги дает, что-то другое нужно. «Принеси то — не знаю что... Аленький цветочек?»
И ведь правда — всего много! Много каналов телевидения и кинокомпаний, много фестивалей и конкурсов, театров, клубов, издательств и журналов, в которых есть что почитать. Не говоря об Интернете. И наши нынешние третьекурсники всю свою сознательную жизнь провели среди изобилия. Для них это естественно — ничего не нужно добывать, все можно «скачать», перелистать и «иметь представление». На телевидении уже случались дискуссии о поколении «пользователей». А во ВГИКе недавно прошла научно-практическая конференция под названием «Творческая индивидуальность или драматургия формата?». Я там не была.
В нашем университете прошел 35-й Международный студенческий фестиваль ВГИК. Кипели дискуссии и мастер-классы. И наши ребята участвовали в качестве переводчиков на английский. И это хорошо. Вокруг да около кино всегда идет интересная жизнь. И у меня на столе скопилась куча журналов, газет и книг, которые стоило бы прочесть студентам. Вот «Искусство кино» № 9 с портретом Марлена Хуциева на обложке. Зачиталась, хотя, казалось бы, все знала про «Заставу Ильича». А вот журнал «Сеанс» — старый, 41/42, в нем дневники моего друга, однокурсника Владимира Валуцкого, прекрасного сценариста, умершего полгода назад. А дневники сохранились со вгиковских времен, и это бесценно. И «сценарное мастерство» у Володи проявилось на первом же курсе и никуда не делось, приспособилось к сериалам. Он писал и был востребован до самой смерти.
Я хочу напугать своих студентов, потому что сама пугаюсь. Они попали в тяжелое время — не только в смысле крушения всего миропорядка и предчувствия жуткой войны, но и в личных, профессиональных перспективах. Сейчас многие остались без работы. Режиссеры и сценаристы средних лет, опытные, писавшие и снимавшие (не хочу называть фамилий), натыкаются на сплошные барьеры: «мы подумаем», «мы сейчас ничего не запускаем». Кризис — он и в телевизоре кризис. Режим экономии. Или выжидания. Все «как бы» ищут сценарий, сценариста, но — «не наш формат». И можно понять их медлительность. Сейчас опять есть темы, которых и касаться нельзя — иначе придется «гнуться вместе с линией партии». Да и зритель не хочет серьезного кино, подсел на маньяков и вампиров. Кино «не для всех» не приносит прибыли, одни убытки.
Наши студенты прожили два года весело и дружно, много писали и обсуждали, некоторые уже и полнометражные сценарии сочинили, получили пятерки, но... «сценарного мастерства» явно не хватает на варианты. Забросили, может, и не вспомнят. Но жизнь скоро напомнит первую заповедь Владимира Туркина: «Сценарий не столько пишется, сколько ваяется и строится... Повторим хором...» И мои жалкие уговоры: «Чтобы это написать, надо это дописать».
Рязанцева Н. Всегда и сейчас. ВГИК: сценарное мастерство // Искусство кино. 2015. №11.