Меня удивляют и коробят такие выражения, ставшие общепринятыми, как «вступают в жизнь», «готовиться к жизни» — про подростков, старшеклассников,— будто детство и отрочество не жизнь, а инкубатор или приготовительный класс. Детство — уже жизнь, обычно более интенсивная и сложная по внутреннему содержанию, чем жизнь взрослых. Это не новость, не открытие, это часто повторяется, как отвлеченная мысль, но у людей, которые пишут о детях, снимают кино о детях, должно быть это чувство — «чувство детства». Обычно у художественно одаренных людей оно остается на всю жизнь — подробная память о собственном детстве, и детская незамутненность, непредвзятость взгляда на новое, и любопытство, и способность удивляться и осмысливать вещи по существу, без взрослого прагматизма и без взрослой усталости. В последнее время я видела три удачных, совершенно разных фильма о детях — «Сто дней после детства», «Не болит голова у дятла» и «Белый пароход». Это серьезные фильмы для взрослых и для детей, они сделаны с проникновением в детскую жизнь, в страдания той полосы жизни, которая для нас уже прошла. Взрослым необходимо напоминать с экрана о детях и детстве — без умиления, без снисходительности, всерьез.

Мне нравятся только те фильмы о детях, где авторы рассматривают детскую жизнь как полноценную жизнь, а не как некую ступеньку вверх, тренировку или репетицию к будущей, «настоящей», взрослой жизни. Мы стремимся к пониманию между людьми, мы рассказываем одним людям о других для того, чтобы они внимательней смотрели друг на друга, чтобы их взгляд становился умнее и шире. Рассказывать взрослым о детях, детям — об отношении взрослых и детей — дело благодарное, такие фильмы любят зрители, тема эта всех касается и всем интересна, а юные персонажи вызывают симпатию, и часто даже чрезмерную. Обаяние детства действует на души зрителей, и тем большего такта требует эта тема, тем большей честности. Есть вещи «самоигральные», есть трогательность в простодушии, наивности, в незащищенности ребенка или простота, зрители легко умиляются, они легко могут улыбнуться или прослезиться над самой чепуховой историей, связанной с детьми.

Мы обязательно должны быть осторожны с этим умилением, с этой трогательностью. Сейчас, на первых просмотрах нашего фильма «Чужие письма», я заметила удивительную реакцию зрителей: всепрощение ребенку. Девочке исполнилось шестнадцать лет, поступки ее часто отвратительны, хотя и не лишены детской непосредственности и наивности, но такова, видимо, инерция нашего восприятия, что зрители готовы снисходительно усмехаться над самыми дурными проявлениями ее натуры и списывать их за счет «переходного возраста», вообще ставшие расхожими выражения «переходный возраст», «трудный ребенок», столь удобные для наших аннотаций, рецензий, уместные в профессиональной педагогике, часто затемняют суть вещей именно потому, что они стали расхожими. Здесь не место теоретизировать но слишком уж легкими и поверхностными стали такие выражения, как «ответственность за подрастающее поколение». Это настораживает. Не потому, что слова стираются, приходят в негодность — ладно, их можно заменить другими, но когда мы пишем о детях, снимаем их, они должны быть для нас людьми, а не воспитуемыми, детство — жизнью, а не серией уроков по подготовке в жизни.

Рязанцева Н. Зачем Вам, взрослые, детское кино? // Советский экран. 1976. №17.