Прошло уже много лет с той поры, когда мы столкнулись в последний раз, но память хранит и его облик, и внушительный голос с красивым баритональным звучанием.
А познакомились мы в 61-м — Театр имени Пушкина репетировал «Друзья и годы», и Толубееву была поручена небольшая (хоть и существенная) роль генерала Поставничева.
Помню, что прежде всего изумила внешность. Как зритель я привык его видеть в ролях, так сказать, «людей из народа» — то он был Санчо, то солдат Иван Шадрин, то, наконец, Вожак. Я предполагал, что и в жизни он также несколько мужиковат, что в нем отчетливо проступает «демократическая» основа.
Ничуть не бывало. Невысокий, плотный, он, тем не менее, был исполнен неспешной аристократической грации, значительное немолодое лицо безусловно принадлежало патрицию, весьма породистому и сановитому.
Такой же была и вся его стать, то, как он говорил, как двигался — чувствовалось, что он знал себе цену.
Но тем больше его заботило, что его появление встречалось овацией. Маленькая, в сущности, роль не давала возможности сполна ответить на радостное ожидание зрителя.
— Кредит велик, — вздыхал Толубеев, — а долгов не плачу! Нехорошо.
Но к своему генералу отнесся с симпатией, которую перенес и на автора — наши нечастые разговоры были душевными и доверительными.
В те дни дела его складывались не лучшим образом. Именнo в пору полной зрелости, когда ему вполне было ясно, как много он и знает и может, роли ему доставались чахлые. Помню просмотр одной комедии, в которой он почему-то был занят. После того, как действо окончилось, я зашел к нему. Он грузно сидел, опустив седую крупную голову. Выслушав путаные слова, только устало махнул рукой:
— Не тем занимаюсь, я ведь — краснодеревец.
В этом самоощущении не было ничего нескромного, ни, тем более, вызывающего — лишь достоинство большого работника.
При всей неизбывной неудовлетворенности, исходно сопутствующей таланту, нелепо полагать, что сам талант о себе не догадывается.
Тем настоятельнее была потребность кредит оплатить, отдать долги, сделать работу по плечу, по дару, отпущенному ему природой, с тем умением, каким он владел.
Могу лишь представить, что за тоска томила его, когда он видел, как бесплодно уходят дни, как гаснет не находящая выхода сила. Думаю, что эта зависимость — от режиссера, от автора, от репертуара — одна из самых темных сторон столь обольстительного призвания.
И жизнь литератора — не дорога цветов, но перо и бумага — всегда при нем. Актер может этим довольствоваться, только садясь за мемуары. Но вспоминать — утешение слабое. Актер должен действовать, на то он — актер.
Юрий Толубеев являл собой поистине редкое сочетание стихийной мощи и мастерства. Редкое, ибо мастерство часто компенсирует нехватку силы. Но он был и подлинный богатырь и настоящий краснодеревец, для которого не было в его деле секретов — много ль таких в истории театра?
Зорин Л. Краснодеревец [воспоминания о двух встречах] // Юрий Толубеев. Воспоминания. Статьи. Письма. М.: Союз театральных деятелей РСФСР, 1988.