Как я уже сказала, судьба послала мне счастье участвовать в последней новой работе Андрея Миронова в нашем театре — спектакле «Тени», причем он был и постановщиком, и исполнителем главной роли — Клаверова. Его исполнение, как всегда, носило печать большого таланта, своеобразия его личности. Это был актер из первого десятка и не только в нашем театре, алмаз — из первых величин.
Я знала его очень давно. Двадцать пять лет назад мы — все члены худсовета с восторгом единогласно приняли в театр молодого Андрея Миронова, который показывал с Валентиной Шарыкиной чеховский рассказ «Загадочная натура» и отрывок из «Бравого солдата Швейка» — и эти отрывки произвели на всех большое впечатление.
Оба были взяты в труппу Театра сатиры и сразу же получили главные роли. Судьба их сложилась на первых порах очень счастливо, хотя потом, как это часто бывает, жизнь стала складываться у каждого по-своему.
Вся жизнь Андрея, со дня рождения, была пропитана театром, сценой, ведь его родители — очень любимые и популярные артисты эстрады Мария Миронова и Александр Менакер. Друзья дома были, конечно, самые интересные люди — под стать родителям Андрея. И потому приход гостей всегда превращался в праздник.
Впервые попав в дом Марии Владимировны Мироновой и Александра Семеновича Менакера, я это почувствовала и была очарована безудержным весельем, искрометным юмором — всей удивительной атмосферой этого дома.
Итак, Андрей Миронов пришел к нам в театр. Помню одну из самых первых его работ — слуга Сильвестр в «Проделках Скапена» (режиссер Евгений Весник). Театр тогда уехал на гастроли в Париж, а тем временем группа молодых готовила этот спектакль.
Кипучая, талантливая натура Весника выплескивалась, бурлила, искала выхода в работе, в протесте, в бунте, в юморе. Актеры, занятые в этом молодежном спектакле, были предельно увлечены и ролями, и пьесой, и режиссером. Спектакль получился очень талантливый, молодой и озорной. Андрей Миронов играл очень раскованно и заразительно смешно. Уже тогда можно было угадать, что на театральный небосклон восходит еще одна звезда.
Вскоре после этого театр выехал на гастроли в Кузбасс, и там-то в очень смешной по теперешним воспоминаниям ситуации возникла между нами дружба, которая то разгоралась, то теплилась, но не гасла до самого конца его жизни.
Теперь на гастроли мы всегда летаем на самолетах, всегда торопимся, суетимся, и никому ни до чего нет дела. А в те времена мы часто ездили в поездах, подолгу общались друг с другом, и это очень сближало. Из каждого купе раздавались раскаты громкого смеха — то веселый анекдот, то театральная байка, то театральная сплетня. В общем, отдыхали, болтали, кокетничали, сплетничали всласть.
Я тогда еще была значительно моложе, очень любима своим мужем, зрителями, и потому беззаботна — жизнь казалась прекрасной.
Мы ехали, как всегда, дружно, с заранее приготовленной вкусной едой (не обходилось тут и без вина, но все в меру). Всем было весело.
Андрюша молодой, веселый, привыкший к театральным компаниям, к милому кокетству женщин, хотел, естественно, чувствовать себя взрослым мужчиной наравне со всеми.
Становилось темнее, за окнами алел закат. Всем нам, ехавшим в одном купе, было очень весело и уютно. Мой муж вышел и застрял в какой-то веселой компании, а Андрей, чувствуя себя неотразимым, шутя ухаживал за мной, чуть-чуть разыгрывая опытного сердцееда. Шутливо склонившись, он несколько раз поцеловал мою руку, и в этот момент в дверях появился мой муж.
Взяв почти за шиворот молоденького Дон Жуана, он выставил его за дверь. Мне, охнувшей от неожиданности, он дал увесистую пощечину, закрыл за собой дверь и, оставив меня ошеломленную, оскорбленную, пошел в тамбур объясняться с Андреем.
Я была так потрясена, что приросла к месту. Такого я себе не могла представить даже в самых страшных сновидениях. Моя дверь была закрыта. За окном мелькала сумеречная природа, отовсюду слышался смех, а я со звоном в голове, с горящей щекой и с незаслуженной обидой в сердце плакала в своем купе.
Через несколько минут появились оба — муж и Андрей и стали заботливо спрашивать меня, как я себя чувствую. Оба были какие-то тихие и лирические, точно два закадычных друга. Потом Андрей невероятно смешно рассказывал, как Владимир Петрович готов был его побить, но увидев его наивные испуганные голубые глаза, почувствовав абсолютную искренность его поведения, его уважение к нашему возрасту и к нашим взаимоотношениям, вдруг сразу проникся к своему «сопернику» самой нежной симпатией. Эта симпатия сохранилась до последних дней жизни Андрея.
В отношениях Ушакова к Андрею была и нежность, как к сыну, и влюбленность в него как в актера, безобидная зависть к его бурной жизни и как бы причастность к тем влюбленностям, которые всегда сопровождают жизнь любимца публики. Через него он как бы ощущал всю радость бытия и прелесть жизни неотразимого повесы, каким временами бывал Андрей.
Там же на гастролях неожиданно заболел Владимир Алексеевич Лепко и Андрея Миронова ввели на роль Присыпкина в спектакль «Клоп». Впоследствии в том же «Клоне» он играл Баяна, а много позже, когда он уже не играл эти роли, в его концертных программах остался отрывок из «Клопа» — сцена, в которой Олег Баян обучает Присыпкина танцам. Сцена эта давала ему возможность продемонстрировать искусство мгновенного перевоплощения в каждый из этих предельно несхожих характеров: вылощенный, элегантный, циничный во всем, умелый, светский Олег Баян и обезьяноподобный, кретинистый, тупой невежда Присыпкин.
В первый же его сезон Плучек сказал и первый комплимент, который, по словам Андрея, поразил его и запомнился как радостная неожиданность — «Наше солнце». С тех пор судьба, с точки зрения предоставленных возможностей улыбалась Андрею. Роли он получал систематически и самые разнообразные, и надо сказать, что и талант, одержимость театром и работоспособность Андрея оправдывали это счастливое изобилие, и как актер он рос от роли к роли, пока не стал, на мой взгляд, одним из лучших и ярких актеров нашего времени.
В 1986 году, уже начав писать свои записки для этой книги, я поехала отдыхать с мужем в наш актерский санаторий в Сочи. Одновременно с нами там отдыхал и Андрей.
В один из дней он пришел к нам с мужем в гости, и я, частично показав свои записки, очень долго беседовала с ним о нашей актерской профессии, о том, что он думает о волнующих меня вопросах, о собственной актерской судьбе, о нашем театре и т. д.
Я не буду повторять здесь всего, о чем мы говорили.
Теперь, когда его нет в живых, его мнение, его суровые оценки сегодняшнего состояния нашего Театра сатиры уже никто не подтвердит. И хотя он видел, что я дословно записывала для своей книги все, что он мне сказал, и разрешил на него ссылаться, теперь я не считаю себя вправе их цитировать.
Надо сказать, что беседа наша была для меня очень интересной и до какой-то степени в чем-то помогла мне. Андрей был человеком мыслящим остро, глубоко и очень современно. Вообще он был, конечно, очень современным актером и человеком. <...>
Судьба щедро наградила Андрея талантом, трудолюбием, обаянием. Он был всеобщим любимцем. Дети, видя его в кино, считали его идеальным смельчаком, образцом ловкости, находчивости и веселья. Для девушек он был романтическим героем. Люди зрелого возраста считали его блистательным и умным актером, обогащавшим своим интеллектом их представления о жизни, об искусстве. Людям старшего поколения он был дорог умением вернуть их в юность, напевая песенки далеких 20–30-х годов в безошибочно угаданной интонационной манере тех лет. Истинный интеллигент, человек передового мышления, он умел выразить со сцены настроения наиболее прогрессивных людей всех поколений. <...>
Васильева В. Памяти товарищей. В книге: Васильева В. Продолжение души. М.: СТД РСФСР, 1989. С. 153-162.