Только один раз в своей жизни встретился я с Андреем Мироновым в работе. Это было на телевидении около двадцати лет назад. Я ставил телевизионный спектакль «Рудин» по роману И. С. Тургенева. Работа велась в основном с актерами Театра Советской Армии. И вот в круг этих актеров вошел молодой в те годы, но уже известный, начинавший блистать и ставший за весьма короткое время любимцем очень многих Андрей Миронов. Он был утвержден на роль Рудина, которая казалась в тот период очень далекой от его индивидуальности. Но для меня приглашение Андрея на эту роль было делом принципиальным.
С тех давних пор и до конца своей жизни Миронов блистательно играл блистательные роли. Мне кажется, что по отношению к нему и его индивидуальности слово «блистательный» является наиболее подходящим эпитетом. Это был артист, который не мог быть заурядным, ординарным, не мог быть стершимся. Его яркие актерские и человеческие способности сверкали и на сцене, и на экране, и на эстраде. Он поражал всех и когда пел, и когда танцевал, и когда двигался, и когда играл костюмные роли и роли молодых влюбленных. Для них он находил самые разные краски: то шутливые, то ироничные, то акварельные, то броские. Мы все всегда говорили о нем примерно одни и те же слова: «Да, это его дело».
Но в ту самую минуту, когда я увидел Андрея Миронова, яркого, пластичного, музыкального, эксцентричного, обаятельного молодого артиста, у меня сразу же возникло ощущение, что он может делать и другое. Параллельно с восхищением это ощущение с течением лет не только не проходило, но и все более укреплялось. Оно и сейчас живет во мне. Ведь несмотря на то, что он сыграл многое, очень многое осталось за пределами его актерской жизни. Пожалуй, только Лопахин в пьесе Чехова «Вишневый сад» вселял надежду, что Миронов начинает прикасаться к такому пласту мироощущения, которое в нем было выношено, но почему-то не востребовано.
Не исключаю, что мои ощущения не во всем справедливы. Наверное, Валентин Николаевич Плучек, проработавший с Мироновым в театре более двадцати лет, вправе более объективно судить о его возможностях. Но я, репетировавший и сделавший с ним один спектакль, не могу отрешиться от этого ощущения. Не могу!
Поначалу работа Андрея в спектакле «Рудин» ничем не отличалась от того, что он делал ранее. Партнершей его была совсем юная тогда Леночка Соловей, создавшая тонкий, очаровательный образ Натальи Ласунской. Их дуэт получился искренним, трепетным. И мне как режиссеру, и всем исполнителям на первых порах работалось хорошо. Но сегодня я думаю, что вряд ли и мы, и Андрей в том числе прорывались к какому-то новому, серьезному и подлинно глубокому, выстраданному качеству.
Почему же тогда это ощущение все-таки подтвердилось во время съемок «Рудина»? Да потому, что в спектакле был последний эпизод, сыгранный Мироновым совсем на ином уровне, чем все остальное. Эпизод остался в памяти как пример редкостно глубокого, строгого и сосредоточенного существования актера. Его Рудин прошел значительный этап своей жизни. Я увидел, как из молодого, пылкого, романтичного, страстного и, может быть, по-своему поверхностного юноши он превратился в человека, трудно прожившего жизнь.
В этом эпизоде Андрей играл судьбу человека, много скитавшегося по России, много повидавшего и о многом передумавшего. Человека, душа которого исстрадалась за судьбу народа и который был не только страдающим, но и обреченным.
Актер точно отобрал выразительные детали. Причем ни одно из тех привычных и так многими любимых средств использовано им не было. Он был почти статичен. Только скупые, даже осторожные движения и взгляд, как бы устремленный в себя и выражающий все перенесенные страдания. Аскетизм его существования поразил меня тогда: оказывается, он мог быть и таким!
Небольшой русский провинциальный городок, захолустный край. В убогой гостинице встречаются после долгой разлуки бывшие друзья Дмитрий Рудин и Михаил Лежнев, которого интересно играл Герман Юшко.
Они сидят в бедном номере, между ними стол, покрытый несвежей, застиранной скатертью. Что делают здесь два этих интеллигента? Они сидят и тихо разговаривают. И мы чувствуем в Рудине — Миронове тревогу, боль, видим лихорадочный блеск глаз... Он играл предчувствие трагедии. И когда потом мы узнаем, что он погиб на баррикадах Французской революции, то и не удивляемся — так должно было случиться с героем Миронова. Актер сыграл трагическую судьбу русского интеллигента, погибшего на французских баррикадах, которая в свое время заинтересовала Тургенева, и сыграл ее так пронзительно, что тот эпизод до сих пор живет в моей памяти и моей душе.
И сейчас я хочу привести слова прекрасной актрисы Театра Советской Армии Любови Ивановны Добржанской, которой тоже, к сожалению, уже нет с нами. Они знаменательны потому, что принадлежат человеку очень строгому, даже жесткому в своих суждениях, мнением которого все, кто работал в театре в те годы, чрезвычайно дорожили и даже боялись ее правды, ее поразительной душевной зоркости. Их, очевидно, никто не знает — Андрей вряд ли кому-нибудь говорил о них, а его работа в «Рудине» выпала из поля зрения критики. Я помню, как Любовь Ивановна подошла ко мне и сказала: «Поблагодарите Андрея за последний эпизод. Я никогда не предполагала, что он может вообще так играть».
Сегодня я вспоминаю эти слова Добржанской, вспоминаю свою работу с Андреем. Смотрю ленты, телепередачи с его участием, откуда он снова приходит к нам блистательным, обворожительным и очень талантливым артистом и человеком. Почему-то связываю его судьбу с судьбой другого великолепного актера — француза Жерара Филипа, тоже ушедшего от нас в расцвете жизни
И мне кажется, что Андрей Мироном — это наш Жерар Филип, а может быть, кто-то мог бы сказать про Жерара Филипа — это наш Андрей Миронов.
Но так или иначе, по прошествии лет судьбы этих удивительных артистов, игравших совершенно разные роли, для меня объединяются в печальное и светлое воспоминание о замечательном таланте, которым обладал Андрей Миронов.
Хейфец Л. Блистательный талант. В книге: Андрей Миронов. М.: Искусство, 1991. С. 81-83.