Это был сильный курс. Вот всего несколько имен: Ольга Яковлева, Виктория Лепко, Николай Волков, Юрий Волынцев, Михаил Воронцов. Ну — и Андрей Миронов...
Они поступили в Училище имени Щукина при Вахтанговском театре в 1958 году, а в 1962 году закончили. Руководил курсом тончайший актер, педагог и режиссер Иосиф Матвеевич Рапопорт.
В автобиографии, приложенной к заявлению о приеме в Щукинское училище, едва ли не первом в его жизни официальном документе, есть обращение к ректору Училища Борису Евгеньевичу Захаве: «Сейчас я поступаю в Ваше театральное училище и очень хочу поступить». Следует подпись — А. Миронов. Чуть ироническому стилю автобиографии, уложившейся на половине тетрадной странички, соответствовал в основном и репертуар, представленный абитуриентом.
Первым номером шел один из ранних рассказов А. П. Чехова «Альбом» — своеобразный эскиз будущего водевиля «Юбилей».
Не помню, чтобы кто-нибудь из актеров или чтецов исполнял этот рассказ с эстрады. В выборе чувствовался отменный вкус А. С. Менакера. Далее следовала басня Сергея Михалкова «Седой осел» и... стихотворение Пушкина «К морю». Последнее до некоторой степени противоречило общему направлению: вроде бы по ориентации на амплуа можно было выбрать стихотворение попроще, посмешнее и, во всяком случае, не столь романтически напряженное.
Андрея приняли единогласно, и столь же безоговорочно предполагалось, что он станет со временем комическим актером. Так оно в известной мере и получилось. Но лишь в известной мере, не более того. Тот ранний выбор пушкинского стихотворения (безусловно самостоятельный!) оказался неслучайным. И я убедился в этом спустя год, когда на втором курсе начались, наряду с групповыми, краткие индивидуальные занятия.
Бывает так, что первая (или одна из первых) встреча с человеком врезается в память и не заслоняется потом другими встречами и впечатлениями от него, сколько бы лет они ни продолжались. Так получилось у меня с Андреем. В класс вошел очень светлый мальчик (Андрей выглядел моложе своих «без малого осьмнадцати лет»). Чуть заметная, почти детская полнота. Никакой особенной внешней характерности, обычно свойственной «чистым» комикам. Одет без пижонства, подчеркнуто аккуратно. Взгляд серьезный и несуетливый чуточку взрослит юношу. Лицо подвижное, мгновенно отзывается на интонацию собеседника, ироническую или серьезную, и так же мгновенно покрывается румянцем по малейшему поводу.
Но главное — за всей детскостью и открытостью живет некая идущая вторым планом мысль или даже озабоченность, явно не связанная с реальными жизненными обстоятельствами.
Вскоре я понял, в чем дело. Выросший в актерской семье, с детства окруженный замечательными артистами, музыкантами, литераторами, Андрей Миронов впитал в себя не только ощущения внешне беззаботной праздничной стороны их бытия, которая бросается в глаза не всегда разборчивой публике, но и непрерывной, порой мучительной работы мысли и души.
Эти первые внимательные наблюдения определили для меня и выбор первого учебного материала по предмету «художественное чтение». Здесь надо пояснить, что одна из главных задач преподавания искусства звучащего слова в театральном вузе заключается не в подготовке профессиональных чтецов, а во всестороннем раскрытии актерской и человеческой индивидуальности студента. Особенно тех ее сторон, которые почему-либо остались в тени в работе над основным предметом — мастерством актера. Стало очевидно, что для Миронова необходим материал, в котором сочетались бы комическое и лирическое начала.
Таким материалом оказались отрывки из «Домика в Коломне». Вся поэма была разделена по «ролям» между тремя студентами — Лепко, Волковым и Мироновым, которому в основном отдавались строфы, где у Пушкина, как ни у кого другого, иронические интонации сливаются с глубоко лирическими.
Нельзя сказать, что работа над «Домиком в Коломне» была высшим достижением Миронова в училище. Но главной задачей в то давнее время был не непосредственный результат, а возможность поддержать стремление студента пробиться сквозь смех к слезам и к смеху сквозь слезы. А стремление это, на мой взгляд, было свойственно артисту Миронову всю жизнь.
В училище Андрей трудился активно, он не был обделен ни количеством работ, ни вниманием мастеров. Вот некоторые роли и «педагогические руки», через которые успел он пройти за время обучения.
III курс: Н. В. Гоголь, «Мертвые души» — Чичиков (педагог Ю. В. Катин-Ярцев); Б. Шоу, «Пигмалион» — Хиггинс (педагог Ц. Л. Мансурова); Ж.-Б. Мольер, «Мещанин во дворянстве» — учитель музыки (педагог В. Г. Шлезингер); Я. Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка» — Лукаш (педагог Ю. П. Любимов).
IV курс: А. Н. Островский, «Доходное место» — Белогубов (педагоги И. М. Рапопорт, А. И. Борисов, Т. М. Шухмина); Е. Шварц, «Тень» — Борджиа (педагоги А. И. Ремизова, Ю. В. Катин-Ярцев); водевиль «Спичка между двух огней» — Божене (педагог А. А. Ширвиндт).
Кроме того, он показал с десяток самостоятельных отрывков, большинство из которых было оценено, как у нас принято, по двухбалльной системе высшей оценкой плюс.
Из работ, пройденных Мироновым непосредственно со мной, упомяну лишь две: отрывок из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова и отрывок из книги Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки». Обе работы были предложены самим учеником, что особенно ценно: всякий творческий человек знает, что большинство идей (а иногда и все), которые суждено осуществить, рождаются именно в студенческие годы. Читатель помнит, конечно, что несколько лет спустя после училища Миронов сыграл в кино Остапа Бендера, а затем снялся в фильме «Трое в лодке, не считая собаки».
Работая над текстом Джерома К. Джерома, мы взяли самое начало, то есть тот «драматический» момент, когда главный герой (он же и как бы автор повествования) обнаруживает у себя, пользуясь медицинским справочником, признаки всех болезней, кроме родовой лихорадки, обращается к врачу, а тот, осмотрев больного, прописывает ему по фунту бифштекса ежедневно и двухнедельную поездку на парусном судне в приятном обществе. После этой краткой экспозиции, пропуская ряд эпизодов, мы переходили прямо к описанию сборов и перечню продуктов, которые необходимо было взять с собою трем друзьям в путешествие. Главным же содержанием отрывка был рассказ одного из трех героев о сыре, который «слишком много о себе думает» и который никоим образом нельзя брать с собой, ибо все, от земляники до кофе со сливками, будет пахнуть именно этим сыром... В этой трагикомической истории Миронов уже тогда отчетливо проявлял и лирический и эксцентрический характер своего дарования.
У меня сохранилась программка: 16 мая 1961 г. студент А. Миронов заканчивал зачет III курса чтением отрывка из Джерома — под конец, как правило, мы ставим один из самых сильных номеров программы...
В то время мы с женой жили на Петровке в доме 23, а семья Мироновых — Менакеров — на той же Петровке в доме 22. Дома расположены не совсем напротив друг друга, чуть наискосок, но из окон каждого можно увидеть своего соседа. Я узнал об этом забавном совладении уже к концу занятий с Андреем, но случайные встречи на улице и особенно в нашем дворе, где располагалась физиотерапевтическая поликлиника, происходили постоянно. С Марией Владимировной и Александром Семеновичем мы тоже нередко встречались — то на концернах, то в Доме актера, то на отдыхе в Пярну. Естественно, говорили об Андрее. Отел его сетовал, что мальчик не очень-то заинтересован в приглашениях сниматься в массовках, не особенно интересуется теми или иными околотеатральными вихрями, шумевшими в конце 50-х — начале 60-х годов. Из этих осторожных жалоб мне становилось понятным, что ни о каком нажиме на сына, на его духовную свободу в семье не могло быть и речи.
Как-то само собой получилось, что вскоре после окончания училища Андрей при встречах на улице или приглашая на свои спектакли, стал здороваться так: «Здрас-с-сте, учитель». И в этом обращении звучала все та же любимая мною застенчиво-ироническая интонация, не изменившаяся и тогда, когда Миронов стал очень знаменитым...
Пятого декабря 1986 года на бурном заседании в Центральном Доме актера шли выборы кандидатов в Правление СТД СССР. Было уже около 12-ти часов ночи, и накал страстей достигал высокой степени. Вдруг за моей спиной почти в самое ухо прошелестело знакомое приветствие: «Здрась-с-те, учитель». Я обернулся — Андрей сидел очень усталый, почему-то в пальто с поднятым воротником, вероятно, чтоб не узнавали и не приставали, с лицом, отрешенным от бушевавшей в зале бури.
— Почему вашей кандидатуры нет в списках? И почему вообще вы не участвуете в голосовании? — вырвалось у меня.
Андрей устало покачал головой: его состояние в этот момент явно было «строчкой из другого цикла».
— Нет, нет, — снова прошелестел он, — эти игры не для меня.
Очень это было сказано искренне...
Больше мы не встречались.
Смоленский Я. Воспоминания учителя. Из книги: Андрей Миронов. М.: Искусство, 1991. С. 40-42.