На тексты А. Володина создавались удачные фильмы и спектакли, имевшие немалый успех, но разгадан он был Товстоноговым в БДТ при постановке «Пяти вечеров», в марте 1959 года. Может быть, то был вообще лучший спектакль театра. Володин вспоминал, что Товстоногов решил «ставить с волшебством», и это действительно точное слово, ключ к пьесе. С той лишь существенной оговоркой, что волшебство оставалось неуловимым, упрятанным в обыденность, почти как евангельские сюжеты у Пастернака, чье влияние на Володина было столь же постоянно и велико, сколь скрыто и малоощутимо. Снег, который очень долго отряхивал Ильин—Копелян, не решаясь войти в комнату Тамары—Шарко, был реальным густым ленинградским снегом, но также снегом из пастернаковских стихов и даже из старинных русских песен. А стол, покрытый дешевой клеенкой, был тоже хорошо знакомым столом из переживших блокаду обедневших ленинградских коммунальных квартир, но и реквизитом лирическим, к тому же неожиданно театральным. Психологически очень точный, даже виртуозно проработанный, спектакль Товстоногова был театральным от начала и до конца, потому что деликатно обнажал театральность володинских персонажей, театральность не от избытка, не от игры, а от скудости и горя, театральность людей, привыкших скрывать от посторонних и от самих себя катастрофу своей жизни. Тут главное открытие володинской драматургии, поддержанное театром и состоящее в том, что подлинная человеческая боль, лишь частично обнаруживая себя в истериках без повода и причины, открывается в полной мере тогда, когда к человеку приходит нежданно-негаданно счастье. И как же это было сыграно Копеляном и Шарко! И как принято притихшим зрительным залом. Тамара кричит на племянника некрасивым голосом из-за совершеннейшего пустяка — и зрители молчат, все понимают. Тамара ликующим голосом зовет Ильина поехать в воскресенье на озеро Красавица, и тут уже почти весь зрительный зал не может сдержать слезы.

Георгий Александрович Товстоногов с начала 50-х искал пути к живому театру, к вольной музыке человеческих слов и человеческих отношений. Недаром гитарный романс «Миленький ты мой, возьми меня с собой» стал рефреном «Пяти вечеров», а голос Зинаиды Шарко, пропевший его сорок лет назад, звучит в памяти до сих пор как голос вернувшейся и необманувшей надежды. И рядом — незабываемый копеляновский баритон, мужская хемингуэевская интонация (Хемингуэй был тогда властителем дум), в которой столько неожиданных обертонов, сколько музыки и тоски, чуть хмельной, даже чуть хамоватой, но и удивительно нежной, смущенной, с оттенком неясного чувства вины, как это было ни странно услышать в голосе не то бывшего каторжника, не то бывалого фронтовика. Спектакль был поставлен в то время, когда из небытия возвращались исчезнувшие люди и забытые имена, когда в жизнь возвращалась, казалось бы, навсегда исчезнувшая человечность. Нам открылось тогда, что души человеческие, полузамерзшие в долгой и холодной ночи, все еще живы, и старая песня еще жива, и вот этим открытием был полон спектакль, был им бесконечно взволновала потому и волновал тоже бесконечно.

Гаевский В. Вечера с Володиным // Театр. 2000. № 1. Март-апрель.