Саша! Не помню как давно не писал таких писем, какое получил от тебя. Наверное, с войны. Значит, надо отвечать так же откровенно и по существу. Здоровье так себе. Но больше ни говорить об этом, ни писать не хочу. К сожалению, это сказывается на работе. И не прямо, а косвенным образом. Я никогда прежде не мог писать что-либо без «игры» в некотором роде, без, так сказать, «поэзии», опять же в некотором роде. А состояние духа все менее способствует этому. Без «этого» скучно, да и плохо умею.

С возрастом зато начинаешь оглядываться: кто где? Какие дружбы ты растерял в толкотне и заботах? С кем можно просто быть, а не стараться. Получилось как-то так, что жизнь проходила сначала в униженности и стеснительности (это у дяди), потом в жалкой затерянности солдатчины, потом — в нервозной публичности театральных торжищ. По натуре я дико непубличный человек, мне всегда стоило это тяжкого душевного напряжения. Прошло время просто жить (как поздно!), просто радоваться пусть небольшими, но лично мне важными радостями жизни. Для этого, разумеется, надо работать. Но пускай не гремящие осуществления, не знаменитые актеры, не первые сцены государства, не сверходаренные кинорежиссеры.

Все-таки печальные перемены происходят. Может быть, только со мной? Когда, помнится, я попал в госпиталь, на спинке койки там висел радионаушник. Превозмогая свое плачевное состояние, я прижимал его к уху и слушал нечто напоминающее музыку (он плохо работал).

Я не слышал музыки с начала войны, я забыл, что она существует! Потрясали самые звуки музыкальных инструментов!.. Теперь музыка со всех сторон, по радио, по телевизору — не слышу, нет ее нигде!
Есть такая, тающая уже категория людей, не твоего даже, а моего, постарше, поколения. Неполноценные, временно известные писатели, второстепенные актеры — вдруг, ненадолго вспыхнувшие ненадежной талантливостью. Ненадолго, потому что теперь уже их так нетрудно раскусить, сравнить с другими, прочными и надежными дарованиями. Неэрудированные, неглубоко образованные, сентиментальные, не по возрасту возбудимые, быстро устающие, выпивающие, пьющие, а то и просто алкоголики... Они просто не до конца были убиты войной, не до конца изуродованы временем. Просто поздно начали жить и рано кончают. И за это короткое время неточно осветили вокруг себя небольшое пространство. И ненадолго удивили окружающих своей недостоверной талантливостью. И дали множество поводов для умной, обоснованной иронии над собой.

Ладно, конкретней. Растут дети. Недавно с телевидения меня попросили выступить в программе «Книголюб». Я выступил — о Пастернаке. И это пропустили! И я почитал его стихи! И это меня радует. Передача будет в октябре.

Но я перешел к частностям, и пора кончать. Скоро мы встретимся и осуществим твое предложение просто посидеть и выпить по рюмашке и между делом узнать друг о друге все, чего в письме не скажешь. Оставить совсем пустой страницу как-то некрасиво. Перепечатаю тебе Берковского из статьи о Гофмане: «В искусстве очень существенна мера анализа — до какой глубины он доводится. Художник мог бы копать еще и еще, но... дальнейший анализ не входит в его расчет. От его искусства зависит — умеет ли он подать знак, что раскопка им сделана намеренно поверхностно, так сказать, ради праздника, ради дружелюбия к изображенному миру, из желания что-то в нем пощадить».

До встречи, Сашенька 

26 сентября 1975 года

Цитата по: Гаевский В. Вечера с Володиным // Театр. 2000. № 1. Март-апрель.