Александр Адабашьян: Мы очень много прочитали про немое кино, посмотрели огромное количество немых картин из Госфильмофонда. По изображению наибольший интерес для нас представляли картины Евгения Бауэра. Он первый начал в декорации выноски ставить, снимать на контровом освещении. В подражание ему мы делали так называемые «бауэровские планы»: в кадр на первый план въезжает машина и... останавливается. Заимствовали у него композиции кадра — с контровым светом в декорации, которая стояла на натуре. В пластике, гриме, костюмах, освещении в «Рабе любви» очень многое шло от картин Бауэра.
Местом съемок была выбрана Одесса — мы приняли это решение без какой-либо связи с биографией актрисы Веры Холодной, служившей прообразом нашей главной героини Ольги Вознесенской.
Павел Лебешев: ...На два летних месяца мы уехали в Одессу, поселились в цирковой гостинице. Жара, комары каких-то диких размеров. Вся группа ходила искусанная, красная, чесалась. Но успели, сняли «Рабу» вовремя.
Никита Михалков: И когда начали работать, Паша пошел на эксперимент с пленкой, придумал засветку пленки — это был страшный риск, невероятно стремно, опасно: если бы материал ушел в брак, то было бы подсудное дело! Но я очень верил Паше.
Мы всегда рисковали, но рисковали с открытым сердцем. Как говорил Че Гевара: «Я авантюрист, но я авантюрист, который рискует своей шкурой, а не чужой». И мы выиграли, потому что изображение получилось фантастическое для нашей пленки — никто не верил, что «Раба любви» снята на советской пленке.
Эдуард Гимпель: Эта Пашина авантюра стала отдельной историей. Он совершенно фантастически владел, если так можно выразиться, авантюризмом своей профессии. Профессия оператора, конечно, творческая, но в ней существует очень много технических вопросов, которые нужно решать. Так вот, Лебешев всегда старался «победить» или, в крайнем случае, «перевоспитать» нашу советскую пленку, на которой ему приходилось снимать. Пытался увеличить ее чувствительность в несколько раз всеми возможными и невозможными способами. И засвечивание пленки на «Рабе любви» — это, пожалуй, самое простое, что он с ней сделал.
Наум Ардашников: Подобные идеи возникали у Павла довольно часто. Думаю, что эта неугомонность очень помогла Лебешеву, более того, именно постоянно возникавшие в его голове самые разные, порой довольно парадоксальные идеи и превратили его в выдающегося оператора.
Эдуард Гимпель: А подтолкнул его к этой затее Валера Шавер, студийный цветоустановщик, который знал Пашу со времен картины «Ангел». Именно он сказал Паше, что есть такая идея — идея засветки пленки. Ни один нормальный человек на это не пошел бы, а Паша, даже еще толком не вникнув в его слова, не дослушав их, сказал: «Все, только так снимаем, работаем на засвеченной пленке!» Была у него такая замечательная способность с ходу «поймать» любую, даже самую невероятную идею. Мы сняли пробу на эту пленку, изображение получилось именно таким, какого и хотели добиться: мягким, воздушным, пластичным.
Юрий Любшин: Пленку он чувствовал так, как художник чувствует свой холст, — дружил с ней, разговаривал. Лебешев и пленка сосуществовали на чувственном уровне. Изображение его «светилось» потому, что он доверял пленке и она ему отвечала тем же. Он просчитывал ее безукоризненно, поэтому и работать мог так, как другие не рисковали.
Эдуард Гимпель: Как Паша преподнес эту идею группе — отдельное шоу, о котором до сих пор вспоминают очевидцы. У Никиты в группе уже тогда была домашняя атмосфера: чай, пряники, анекдоты, шутки. И при всем том требовательность фантастическая: каждый четко должен был делать свое дело. Когда Паша вбежал в группу и объявил: «Все! Я понял про изображение „Рабы“! Снимаем на засвеченной пленке», — этому никто не удивился. Хотя, конечно, никто ничего не понял. Ну, вошел Паша, сказал нечто невнятное. Все уже привыкли, что он в любой момент мог заявить нечто такое, к чему многие не знали даже как относиться.
Начались съемки. Изображение было настолько интересным, что смотреть отснятый материал хотелось бесконечно. Но, на мой взгляд, дело тут не в засветке пленки, а в идеально сработавшем профессиональном чутье. Паша сумел найти единственно правильный характер освещения для этой картины. А пленка могла быть любая. У меня даже была такая мысль — отправить Паше одну коробку обычной, незасвеченной пленки. Уверен, никто бы не заметил разницы.
Никита Михалков: Он был реальным новатором. Это сегодня снимать «как Лебешев» просто — потому что понятна система света, балансов...
Александр Адабашьян: Олег Басилашвили любит рассказывать историю про то, как его вызвали на пробу к «Рабе любви». Завели в какую-то выгородку павильона, порепетировали, Никита говорит: «Можно снимать!» И Лебешев провозгласил: «Тушите свет!» Света стало в два раза меньше, и Олег Валерьянович решил, что Михалков уже утвердил другого актера, а его вызвали для проформы. Для него было полным изумлением, что на съемке света было в два раза меньше, чем на репетиции.
Эдуард Гимпелъ: «Раба любви» сделана с такой любовью и радостью, что засветка пленки на самом деле там большой роли не сыграла. Мне даже кажется, что вся эта история с засветкой отняла у Паши часть его личной операторской славы, хотя и стала легендой.
Уже после выхода картины, после ее успеха идея засветки приобрела необычайную популярность. Многие операторы делали большое количество проб (на засвеченной пленке пытались снимать Дима Коржихин, Калашников), но никому не удавалось получить похожего по характеру изображения.
Ломер Ахвледиани: ...Паша всегда экспериментировал. В советское время было очень трудно «дробить» нормативы, установленные студийными ОТК. Негатив должен быть строго установленной плотности, и никакие варианты не принимались. А Пашина работа не вписывалась в стандарты — начиная с «засветок» и кончая слишком тонкими негативами (он любил изображение через тонкий негатив). Но Паша умел защитить свое изображение перед строгими контролерами. Да и изображение его говорило само за себя.
Никита Михалков: Лебешев был одним из первых операторов, которые брали за основу естественность света. Что в результате давало такое естественное и правдивое изображение, в котором было удобно актерам, — это было принципиально важно для нас.
Денис Евстигнеев: У оператора три главных инструмента: свет, мизансцена, движение. Пользуясь ими, Лебешев стремился достичь максимального ощущения правды и естественности происходящего на экране. Его стиль был таким ярким, таким индивидуальным, что у меня было ощущение — независимо от того, что он снимал в данный момент, — что он снимал один большой фильм. Несмотря на то, что «Свой среди чужих» и «Раба любви» — абсолютно разные картины, в каждом кадре — в движении камеры, в освещении — виден Лебешев. Интерьер освещается лишь светом из окна, работают рефлексы — и нет ничего искусственного. Для него было невозможно сделать в интерьере верхний свет, включив в потолок прибор, потому что это — неправда. Правда — когда из окна пробивается луч солнца. Да, это труднее по воплощению, так как контраст между окном и внутренней частью помещения повышается, и от этого ухудшаются технические характеристики негатива. ОТК будет браковать такой материал — если их не убедить в том, что это — художественное решение.
Из книги: Павел Лебешев. Хочется сделать праздник - Москва : АСТ : Зебра Е, 2009.