Всю беззащитность и слабость людей, оставленных Богом, преданных им в руки безраздельно властвующих повсюду сил зла, иллюстрирует полнометражный дебют Ильи Хржановского «Четыре», где по любопытному совпадению один из героев работает настройщиком, и играет его настоящий музыкант Сергей Шнуров.
Атмосфера скандала вокруг картины «Четыре», не содержащей ничего такого страшного, чего не видел кинозритель средней продвинутости, только подтверждает точность и эффективность этого произведения. Слишком остро оно передает ощущение опасности каждой секунды человеческого существования.
Независимо от отношения теперешнего Владимира Сорокина к тому, что получилось из его сценария у Ильи Хржановского, «Четыре» вызывает ощущение максимальной конгениальности раннему Сорокину. В других его сценарных проявлениях, будь то гламурная «Москва» Александра Зельдовича или юмористическая «Копейка» Ивана Дыховичного, так или иначе просвечивало специфическое «сорокинское страшное» — медленно ворочающаяся рыхлая масса неконтролируемого бессознательного, которое у любого может внезапно прорваться наружу самыми дикими протуберанцами. Илья Хржановский всю картину сделал как раз о том, как человеком, нормально построившим свою жизнь, овладевает внезапная невозможность жить дальше, и хаос начинает говорить в нем громче дежурного внутреннего диктора, зачитывающего принципы человеческого общежития. Эти расхожие правила и нормативы бытового поведения составляют повседневный мусор человеческой речи, который так виртуозно вплетает в свои тексты Сорокин, как-то: «В жизни всегда есть место подвигу», «Хлеб — всему голова», «Дважды два — четыре», «Русская женщина должна спокойно выпивать литр водки».
Подобно многим произведениям Сорокина, где вполне приличный и традиционный текст внезапно как бы сходит с ума, при просмотре «Четырех» зрителя ждет плавный и естественный переход от «нормальной» части к «безумной». Первая половина — статично снятый треп красивой девушки и двух мужчин у барной стойки, а вторая — отслеживаемая подвижной камерой поездка девушки в деревню на похороны сестры. Рассказ о ее гибели героиня метко откомментирует словом «хуйнища»: ее 26-летняя сестра-близнец подавилась хлебным мякишем, из которого лепила лица тряпичных кукол — принципиальное звено товарно-денежной цепочки «куклы — деньги — сахар — самогон», пронизывающей жизнь деревенских старух.
Хаос мгновенно разрушает эту мнимую упорядоченность, которая воспроизводится едва ли не в каждом кадре фильма: здесь все очень тщательно посчитано, и в полной мере скрупулезность соблюдения правила «четверки» можно осознать лишь после нескольких просмотров. Скорее всего, запомнится сразу первый кадр — ночная улица, витрина с четырьмя куклами, перед ней лежат четыре бездомные собаки, пока их не прогонят четыре щупальца какой-то чудовищной машины, резко вонзающиеся в асфальт со звуком, от которого дрогнут и самые железные нервы. С первого раза запомнятся и четыре Ила, уносящие зеков в «горячую точку» искупать вину, и выезд в финале четырех поливальных машин, выдающих в ученике Марлена Хуциева Илье Хржановском шестидесятнические гены.
Все это не просто формальный выпендреж дебютанта и стремление к зрелищным аттракционам — они подчинены идее об иллюзорности порядка, за которым гонятся люди, не представляющие власти хаоса и «силы ада» (по выражению одного из персонажей) — им просто некогда о ней задуматься в силу занятости повседневной трудовой деятельностью. У большинства, как и у героев фильма «Четыре», это какая-то такая деятельность, что даже и рассказывать о ней не особо интересно — например, случайно встреченным в ночном баре на Патриарших незнакомцам, которым именно благодаря их случайности можно рассказать самые невероятные версии своей жизни. Мясной негоциант (Юрий Лагута) превращается в сотрудника Администрации Президента, контролирующего доставку ему родниковой воды из истока Волги. Девочка по вызову (Марина Вовченко) оборачивается рекламным агентом японского агрегата нового поколения «Чао-ван», названного в честь редкой птицы, поющей только ночью и заставляющей всех японцев плакать во сне от счастья — благодаря воздействию этого прибора русским гражданам наконец становится «не в лом работать». Уже упомянутый настройщик роялей надевает маску секретного химика-органика, участвующего в выращивании человеческих клонов-«четверок», — и выигрывает тем самым негласное, но очевидное соревнование за девушкино внимание. Однако ни внезапно умчавшийся в ночь после слова «отпидарасить» мясопродавец, ни сознавшийся в мистификации настройщик так и не узнают, почему тема клонированных близнецов-«четверок» заинтриговала Марину, одну из такой «четверки». Во второй части ей предстоит долго месить непролазную грязь, чтобы в результате выйти к могиле, над которой к деревянному кресту пришпилена ее собственная фотография, а вокруг причитают старухи — не то по покойнице, не то по секрету лепки хлебных мордочек, который она унесла в могилу.
В принципе при всей своей беспомощности и беззащитности перед злом люди, поставленные перед необходимостью выжить, многое умеют — делать кукол из хлебного мякиша или выводить поросят круглой формы (один из самых леденящих и демонических образов в фильме, сродни гоголевским свиным рылам). Только одно искусство им не по силам — обращаться друг с другом по-доброму. Человек, полагающийся на свою способность упорядочивать и контролировать обозримое пространство вокруг себя, унесет с фильма «Четыре» гнетущее чувство — ибо это фильм о тщете его усилий.
У существующей в жизни обреченной деревни, населенной спивающимися старухами, которая производит такое инфернальное впечатление в «Четырех», довольно много общего с вымышленным крымским городом, где происходит действие сюрреалистического трагифарса «Марс» [фильм Анны Меликян]. Только в жизни старухи делают кукол из хлебного мякиша, а во взбесившемся и потерявшем одну букву названия Марксе жители мастерят в нечеловеческих количествах неликвидные мягкие игрушки.
Маслова Л. Особенности национального хаоса. В книге: Российское кино. Вступление в новый век. М.: Материк, 2006.