Сложность воспоминаний о таком интересном человеке, как Григорий Михайлович Козинцев, в том, что невольно вспоминаешь как бы и о самом себе. Но с этим ничего не поделаешь — это мои воспоминания. И начать тоже придется с себя самого. Во время войны BГИК, в котором я учился в мастерской Эйзенштейна, почти самостийно перебрался в Алма-Ату, поскольку туда вместе с «Мосфильмом» эвакуировались все наши мастера.

В Алма-Ате Эйзенштейн привлек для занятий с нами Пудовкина и Козинцева — так я впервые встретился с Григорием Михайловичем. Несмотря на все различие трех наших мастеров как художников, им как-то удавалось вести эту работу совместно, очевидно, потому, что они очень дружили между собой, по-настоящему любили друг друга. Мы, студенты, хорошо знали московскую школу кинематографии, и нам была очень интересна ленинградская школа, поэтому Козинцев был для нас привлекательной фигурой. И вдруг он оказался нашим учителем и даже чем-то близким нам человеком.

Все, кто вспоминает его, говорит о нем как о человеке замкнутом, чрезвычайно интеллигентном и элегантном. Но, например, Сергей Аполлинариевич Герасимов рассказывал нам, как он научил Козинцева свистеть с помощью пальцев. А мы, студенты, научили Григория Михайловича курить самокрутки (он тогда еще курил). Вместе с нами он крутил самокрутки из табака-самосада, не теряя при этом изящества своего поведения.

Хотя я закончил мастерскую Эйзенштейна, но с того давнего военного времени я оставался учеником Козинцева. Этим я не предаю остальных своих наставников, просто Козинцев терпеливо и внимательно следил за нами, выпускниками мастерской, оказавшимися на «Ленфильме», сохраняя свое значение педагога и тогда, когда мы уже стали самостоятельными, профессиональными режиссерами.

Воспоминаний о Григории Михайловиче у меня много, а дома даже образовался своеобразный музей Козинцева, и в нем довольно много экспонатов. Есть фигурка монаха, подаренная им мне после какой-то картины. Есть литография цыгана, которую он мне подарил, когда я снимал «Живой труп» по спектаклю Театра им. Пушкина. На литографии для полноты впечатления написаны следующие слова: «К нам приехал наш любимый, Владимир Яковлевич дорогой, эх!.. Надеюсь, что все это пригодится для «Живого трупа». В сущности, Григорий Михайлович был тогда моим негласным худруком и относился к этому очень внимательно и серьезно. Да и вообще всякую работу студии по произведению классики он считал как бы своей собственной работой.

В моем «музее» хранятся еще несколько вырезок из иностранных журналов, где есть высказывания о моих фильмах. Он привозил эти журналы из зарубежных поездок. Кстати, это касалось не одного меня. Не только своим ученикам, но и не столь близким ему коллегам он всегда старался сообщить что-то хорошее, что читал или слышал об их работах.

В числе экспонатов — несколько записок Козинцева. Приведу такую: «Дорогой Володя, желаю успеха Вашей прекрасной картине, всяческого счастья и всяческого возможного триумфа. Как хорошо, что правое дело победило. Целую. Ваш Козинцев». Записка написана на худсовете по фильму «Рабочий поселок», и у нее была предыстория. Как-то мы воротились около «Ленфильма», и Григорий Михайлович спросил, почему я такой задумчивый. Я сказал, что положение у меня критическое, материала больше, чем на одну серию, как было запланировано вначале. И тогда Григорий Михайлович помог добиться того, чтобы сделать картину в две серии.

Еще одна записка, характеризующая отношение Григория Михайловича к товарищам, ученикам. На одной из конференций по итогам работы «Ленфильма» за год выступали приехавшие к нам москвичи, а ленфильмовцы отмалчивались. Я получил от председательствующего Козинцева записку: «Володя, Вам надо выступить!» Я ответил ему, что сегодня послушаем гостей, сейчас у меня нет серьезных мыслей.

И я навсегда запомнил взгляд, которым меня «одарил» Григорий Михайлович, получив мой ответ. Все, кто общались с ним, легко прочли бы в этом взгляде отношение ко мне как к трусу.

Эта сторона его характера — его гражданственное бесстрашие и презрение к тем, кто уклоняется от своего общественного долга, — всем нам была хорошо известна.

Как одному из теперь уже старейших учеников Козинцева мне хочется закончить эти краткие наброски воспоминаний словами Пушкина:

«Наставникам, хранившим юность нашу, 
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подняв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим».

Венгеров В. Наброски воспоминаний. — Из книги: Ваш Григорий Козинцев. Воспоминания. М.: А.Р.Т., 1996.